Кавелин Константин Дмитриевич
Из литературной переписки Кавелина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В. Г. Белинский. H. В. Калачов. А. Н. Афанасьев.

   

Изъ литературной переписки Кавелина.

(1847--1884 гг.).

   Въ бумагахъ К. Д. Кавелина сохранилось не мало писемъ къ нему русскихъ ученыхъ и литераторовъ почти на сорокъ лѣтъ, съ исхода 40-хъ до половины 80-хъ годовъ, начиная Бѣлинскимъ и кончая современными намъ литературными дѣятелями. Съ сожалѣнію, писемъ самого Кавелина къ литераторамъ и ученымъ нашлось въ его бумагахъ весьма немного: онъ рѣдко писалъ свои письма на-черно и только нѣкоторыя изъ таковыхъ и уцѣлѣли. Въ этомъ случаѣ составляютъ исключеніе одиннадцать писемъ Кавелина къ Герцену и Огареву, сохранившіяся въ бумагахъ А. И. Герцена и сообщенныя намъ въ копіяхъ. Въ настоящее время печатаются: эти одиннадцать писемъ Кавелина къ Герцену, Огареву, два его письма къ кн. Васильчикову и Кошелеву и сорокъ девять писемъ къ Кавелину слѣдующихъ восемнадцати писателей: Бѣлинскаго, Калачова, Аѳанасьева, Герцена, Леонтьева, Бабста, Еаченовскаго, Утина, Самарина, Тургенева, Добролюбова, Вал. Корша, гр. Еорфа, Чистякова, Гончарова, кн. Васильчикова, Еошелева и Салтыкова (Щедрина). Печатаемою перепиской далеко не исчерпываются литературныя отношенія Кавелина, тѣмъ не менѣе, она сообщаетъ нѣсколько любопытныхъ данныхъ для изученія какъ умственнаго и нравственнаго развитія Кавелина, такъ и его литературныхъ корреспондентовъ, а потому имѣетъ значеніе матеріала и для біографіи Кавелина, и вообще для исторіи умственнаго движенія въ Россіи въ XII в.
   Переписка Кавелина съ Герценомъ и Огаревымъ особенно интересна, потому что состоитъ, главнымъ образомъ, изъ писемъ самого Кавелина, въ которыхъ сохранилось много драгоцѣнныхъ чертъ для его характеристики, какъ человѣка и писателя. То взаимодѣйствіе сердца и ума, что составляло отличительную черту его духовной природы, выражается рельефно въ этихъ письмахъ: въ нихъ чувство согрѣваетъ мысль Кавелина, которая, въ свою очередь, просвѣтляется чувствомъ. Другая характерная черта въ письмахъ Кавелина къ Герцену, это -- философско-идеалистическое, синтетическое міросозерцаніе, которымъ отличались всѣ русскіе люда сороковыхъ годовъ и которое, при вышеуказанныхъ свойствахъ Кавелина, является у него особенно цѣльнымъ и симпатичнымъ. Письма къ Бавелину, принадлежащія перу столь разнообразныхъ по складу ума и направленію писателей, прежде всего, замѣчательны тѣмъ, что большинство литературныхъ корреспондентовъ Кавелина относится къ нему въ высшей степени задушевно, считая его близкимъ себѣ человѣкомъ, что можно объяснить рѣдкою организаціей духовной природы Кавелина. Отзывчивый на все высокое и благородное, онъ былъ всецѣло преданъ всѣмъ свѣтлымъ мыслямъ и честнымъ побужденіямъ, отъ кого бы они ни исходили, и этимъ-то привлекалъ къ себѣ людей самыхъ противуположныхъ убѣжденій. Его "многогранная" душа, какъ мѣтко выразился одинъ изъ его некрологистовъ, находила родственные себѣ элементы и въ рѣзкомъ критицизмѣ Бѣлинскаго, и въ увлеченіяхъ первыхъ славянофиловъ, и въ отрицательномъ идеализмѣ Герцена, и въ спеціальныхъ юридическихъ работахъ гр. Корфа. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, Кавелинъ былъ чуждъ эклектизма. Постоянно сохраняя умственную и нравственную независимость, онъ былъ не только стоекъ, но упоренъ въ своихъ воззрѣніяхъ, которыми не поступался ни для кого и ни для чего. Изъ-за нихъ онъ разошелся съ Герценомъ, съ которымъ связывала его въ теченіе долгихъ лѣтъ самая тѣсная дружба, передъ умственнымъ талантомъ котораго онъ просто благоговѣлъ.
   Остановимся на нѣкоторыхъ изъ помѣщаемыхъ ниже писемъ и посмотримъ, какія черты умственнаго и нравственнаго образа Кавелина передаютъ они.
   Письма Бѣлинскаго вводятъ насъ въ кругъ вопросовъ, волновавшихъ "людей 40-хъ годовъ": начало антагонизма между западниками и славянофилами, толки о Гоголѣ и объ основанной имъ, называвшейся тогда "натуральной школѣ", обобщающая постановка русскихъ историческихъ вопросовъ для уясненія тогдашней нашей современности -- вотъ темы переписки Бѣлинскаго съ Кавелинымъ. Въ письмахъ Бѣлинскаго видны воззрѣнія на эти вопросы Кавелина и особенно ярко выражается независимое, свободное отношеніе его къ русскимъ литературнымъ партіямъ,-- свойство, которое онъ сохранилъ до конца жизни. Особенно характерно отношеніе Кавелина къ Самарину, этому сильному борцу славянофильскаго лагеря, только что выступавшему въ 40-хъ годахъ ни литературное поприще, несогласіе съ нимъ въ вопросахъ отвлеченныхъ, историко-философскихъ, не мѣшало Кавелину еще въ то время, въ разгаръ распри между славянофилами и западниками, печатно заявить полное уваженіе къ "го личнымъ достоинствамъ, что такъ разсердило Бѣлинскаго. Дальнѣйшія отношенія Кавелина къ Самарину видны изъ письма къ нему послѣдняго въ 1859 г. Стойкость Кавелина въ обязательствахъ, добровольно имъ на себя принятыхъ, также рельефно выступаетъ въ письмахъ Бѣлинскаго, Кавелинъ, несмотря на убѣжденія Бѣлинскаго, котораго лично онъ глубоко уважалъ и горячо любилъ, продолжаетъ сотрудничать въ Отечественныхъ Запискахъ Краевскаго, къ которымъ, при основанія Современника въ 1847 г., Бѣлинскій относился крайне враждебно. Къ той же порѣ 40-хъ годовъ восходитъ и начало сближенія Кавелина съ Грановскимъ, память котораго онъ чтилъ глубоко. Доказательствомъ тому служитъ письмо Кавелина къ Кошелеву отъ 1858 г., помѣщаемое въ перепискѣ его съ нимъ.
   Письма Калачова и Аѳанасьева знакомятъ насъ съ научными вопросами, занимавшими Кавелина въ концѣ 40-хъ и въ началѣ 50-хъ годовъ, и съ его ученымъ безпристрастіемъ, а письма Кавелина къ Герцену и Огареву 1857--1859 гг., а также и письма къ Кавелину Леонтьева и Бабста, живо переносятъ читателя въ кипучую эпоху второй половины 50-хъ годовъ, когда Россія, съ вѣрой и надеждой на все лучшее, выступала на путь реформъ и новой общественной и умственной жизни. Кавелинъ является въ этой перепискѣ на высшей точкѣ своей общественной роли. Онъ, послѣ десятилѣтняго перерыва, снова на университетской каѳедрѣ (въ Петербургскомъ университетѣ), онъ преподаватель Наслѣдники престола, онъ является убѣжденнымъ сторонникомъ гласности и свободы печати, даже высказывается за заграничный русскій органъ, но въ умѣренномъ направленіи (въ письмѣ его къ Герцену 1857 г.); онъ имѣетъ значеніе въ вліятельныхъ петербургскихъ сферахъ и къ нему обращаются за содѣйствіемъ Катцрвъ и Леонтьевъ, редакторы въ то время новаго и прогрессивнаго журнала. Радушно исполняетъ онъ ихъ порученія, но не поступается въ своихъ воззрѣніяхъ на русскую общину ради Каткова и Леонтьева и, вслѣдствіе разногласій съ ними по этому вопросу, разрываетъ свои отношенія съ Русскимъ Вѣстникомъ.
   Письма Тургенева, 70-хъ и 80-хъ годовъ, доказываютъ близкія отношенія его къ Кавелину и то высокое значеніе, какое придавалъ великій художникъ русскаго слова мнѣніямъ Кавелина о своихъ произведеніяхъ.
   Письма Добролюбова ясно представляютъ то различіе, которое является въ воззрѣніяхъ людей 40-хъ и 60-хъ годовъ: диссонансомъ звучитъ иронія Добролюбова среди патетическаго тона другихъ корреспондентовъ Кавелина. Переписка Кавелина съ Герценомъ 1862--1863 іт., наоборотъ, свидѣтельствуетъ, что люди одного поколѣнія, расходясь даже въ воззрѣніяхъ, все-таки, чувствуютъ и сознаютъ общую имъ почву развитія, общій имъ душевный строй.
   Письма Корша служатъ добавленіемъ жъ письмамъ Леонтьева и, вмѣстѣ съ письмами даровитаго харьковскаго профессора Каченовскаго, сообщаютъ много интересныхъ чертъ для изученія міросозерцанія Кавелина въ 60-хъ, 70-хъ и 80-хъ годахъ. Начиная съ 60-хъ годовъ у Кавелина образовывается самостоятельное воззрѣніе на внутреннія русскія дѣла и на отношенія Россіи къ Европѣ. Твердо вѣруя, что освобожденіе крестьянъ создастъ прочную почву для благосостоянія русскаго народа, онъ видитъ въ крестьянствѣ основу всей русской общественности и съ большимъ недовѣріемъ относится къ "западнымъ порядкамъ" и ихъ приложенію къ русской жизни.
   Письма ин. Васильчикова и Кошелева вводятъ насъ въ эту же послѣднюю пору жизни Кавелина. Изъ нихъ мы видимъ, нагъ онъ въ 70-хъ годахъ трудится надъ излюбленнымъ вопросомъ всей своей жизни,-- вопросомъ о благосостояніи крестьянъ,-- и какъ незадолго до смерти, несмотря на тяжкія разочарованія, все-таки, продолжаетъ сохранять вѣру въ лучшую будущность Русской земли. Письма Салтыкова 1884 г. также весьма характерны. Они доказываютъ, что Кавелинъ до конца жизни оставался неизмѣнно вѣренъ своему основному принципу: уваженію къ свободѣ литературнаго слова, даже когда оно исходитъ изъ лагеря не солидарнаго съ его воззрѣніями.
   Печатаемая литературная переписка Кавелина расположена строго-хронологически по порядку его корреспондентовъ. Для уясненія текста писемъ, они сопровождаются подстрочными примѣчаніями и, иромѣ того, письмамъ каждаго литератора предпосылаются указанія на его отношенія къ Кавелину, на основаніи не только помѣщаемыхъ ниже писемъ, но и другихъ источниковъ.

Д. Корсаковъ.

   Казань,
   8 декабря 1891 г.
   

I.
В. Г. Бѣлинскій.

(Р. 30 мая 1810, ум. 28 мая 1848 г.).

   Начало отношеній Кавелина къ Бѣлинскому восходитъ къ 1834 году, когда Бѣлинскій, только что выступавшій на журнальное поприще, давалъ уроки русскаго языка, исторіи и географіи пятнадцатилѣтнему К. Д. Кавелину, подготовляя его въ Московскій университетъ. Уроки Бѣлинскаго, хорошо памятные Кавелину, имѣли громадное значеніе для его послѣдующаго умственнаго развитія, но не въ смыслѣ передачи знанія и установки правильнаго метода преподаванія (Бѣлинскій, по словамъ Кавелина, былъ плохой педагогъ), а какъ импульсъ вообще для умственной дѣятельности. Бѣлинскій возбуждалъ даровитый и дѣятельный умъ Кавелина и расширялъ его кругозоръ. Собственно сближеніе Бѣлинскаго съ Кавелинымъ произошло девять лѣтъ спустя, въ 1843 году, когда Кавелинъ поступилъ на службу въ Петербургѣ въ министерство юстиціи, а Бѣлинскій былъ главнымъ дѣятелемъ въ Отечественныхъ Запискахъ Враевскаго, завѣдуя тамъ отдѣломъ критики. Въ своихъ неизданныхъ Воспоминаніяхъ о Бѣлинскомъ (писанныхъ въ февралѣ 1874 г.) К. Д. Кавелинъ сообщаетъ любопытныя подробности какъ о преподаваніи ему Бѣлинскимъ, такъ и о послѣдующихъ своихъ отношеніяхъ къ нему. Эти подробности были приведены уже А. II. Пыпинымъ въ его біографіи Бѣлинскаго {См. отд. изд. этой біографіи, Спб. 1876 г., т. I, стр. 140--442; г. II, стр. 302--210, 218--219.} и мной въ "матеріалахъ" для біографіи К. Д. Кавелина {В. Евр. 1886 г., іюнь, стр. 446--447, 464--456, 488--491.}, а потому здѣсь я позволю себѣ припомнить изъ воспоминаній Кавелина только общую характеристику вліянія на него Бѣлинскаго въ 1843 году. Это вліяніе, по удостовѣренію Кавелина, было громадно и опредѣлялось не столько умомъ и талантомъ Бѣлинскаго, сколько богатствомъ и цѣльностью основъ его нравственной природы. Поэтому, несмотря на все различіе между Кавелинымъ и Бѣлинскимъ въ складѣ ума и характера, весьма понятны и то "чарующее дѣйствіе", которое производилъ въ то время Бѣлинскій на Кавелина, и та благодарная память, которую онъ сохранилъ о немъ до конца своей жизни. Воспоминанія о Бѣлинскомъ Кавелинъ заканчивается слѣдующими знаменательными словами: "Образъ его я ношу въ своей головѣ, въ своемъ сердцѣ, какъ святыню".
   Для объясненія писемъ Бѣлинскаго къ Кавелину необходимо припомнить слѣдующія обстоятельства изъ жизни того и другаго, относящіяся къ 1844--1847 годамъ.
   Въ 1844 г. Кавелиyъ занялъ въ Московскомъ университетѣ мѣсто адъюнктъ-профессора по исторіи русскаго права, а съ 1845 г. явился усерднымъ сотрудникомъ Отечественныхъ Записокъ, издаваемыхъ Краевскимъ, но направляемыхъ Бѣлинскимъ и его московскими и петербургскими яоузьями, къ числу которыхъ принадлежалъ и Кавелинъ.
   Въ 1846 г. Бѣлинскій разошелся съ редакторомъ Отечественныхъ Записокъ и, увлеченный успѣхомъ двухъ сборниковъ: Физіологіи Петербурга и Петербургскаго Сборника, изданныхъ въ 1845--1846 гг. Некрасовымъ, задумалъ самъ издать подобный же сборникъ. По обширности матеріала, предназначавшагося для этого сборника, онъ предполагалъ назвать его Левіаѳаномъ. За сотрудничествомъ онъ обратился къ своимъ московскимъ друзьямъ, кружку Герцена и Грановскаго, причемъ Кавелинъ послалъ ему введеніе въ свой курсъ по исторіи русскаго права, читанный въ Московскомѣ университетѣ въ 1844--45 академическомъ году {Подробности относительно Левіаѳана и сотрудничества въ немъ Кавелина см. въ письмахъ Бѣлинскаго къ Герцену, въ Русской Мысли 1891 г., кн. I.}.
   Мысль объ изданіи сборника не осуществилась, хотя всѣ московскіе и петербургскіе друзья Бѣлинскаго откликнулись на его призывъ и доставили ему свои статьи. Лѣтомъ 1846 г. явилось предположеніе, вмѣсто сборника, основать въ Петербургѣ большой учено-литературный журналъ подъ редакціей Бѣлинскаго. Съ этою цѣлью И. И. Панаевъ пріобрѣлъ у П. А. Плетнева право на изданіе Современника, журнала, начатаго Пушкинымъ и издававшагося въ то время Плетневымъ весьма неаккуратно. Бѣлинскій съ радостною мыслью о будущемъ журналѣ поѣхалъ на югъ Россіи и на Кавказъ, чтобы поправить свое все болѣе и болѣе разстраивавшееся здоровье. Возвратившись въ Петербургъ осенью 1846 г., онъ, къ удивленію своему, увидалъ, что во главѣ? изданія на ряду съ Панаевымъ сталъ не онъ, а Некрасовъ. Тѣмъ не менѣе, статьи, предназначенныя для Левіаѳана. были помѣщены въ начавшемъ выходить съ 1 января 1847 г. Современникѣ, который соединилъ въ себѣ всѣ лучшія русскія литературныя силы.
   Въ первой книжкѣ Современника на 1847 г. отдѣлъ наукъ открывался статьей К. Д. Кавелина Взглядъ на юридическій бытъ древней Россіи. Эта статья, подъ которой стоитъ подпись "Москва, 23 февраля 1846 г.", есть та самая статья, о которой упоминается выше и которая составляетъ переработку введенія Кавелина въ его курсъ исторіи русскаго права, читанный въ Московскомъ университетѣ {17 февраля 1847 г. Бѣлинскій писалъ Боткину: "Тургеневъ хочетъ перевести нѣмцамъ статью Кавелина Юридическій бытъ до Петра В. Скажи ему (Кавелину) это, какъ и то, что помѣщеніемъ своихъ статей на книгу Погодина въ Отеч. Зап. онъ растерзалъ мое сердце и усилилъ мои немощи". См. біографію Бѣлинскаго А. Н. Пыпина, т. II. стр. 187.}.
   Эта статья Кавелина при своемъ появленій не замедлила вызвать возраженія со стороны славянофиловъ. Въ первой книжкѣ Москвитянина, вышедшей въ 1847 г. лишь въ іюлѣ мѣсяцѣ, появилась статья Погодина о трудахъ по русской исторіи нѣсколькихъ молодыхъ ученыхъ, бывшихъ его слушателей, и, между прочими, Кавелина, а во второй книжкѣ за 1847 годъ того же журнала, вышедшей въ сентябрѣ, была напечатана талантливая, но очень рѣзкая и парадоксальная статья Ю. Ѳ. Самарина, одного изъ самыхъ младшихъ членовъ славянофильскаго кружка, скрывшаго свое настоящее имя подъ тремя буквами М. З. Л. Статья Самарина подвергала строгой критикѣ литературныя и ученыя воззрѣніи обновленнаго Современника, касаясь преимущественно статьи Кавелина, и своими крайностями вызвала полемику не только въ Современникѣ, но и на страницахъ помѣстившаго ее Москвитянина {Бѣлинскій и Кавелинъ отвѣчали Ю. Ѳ. Самарину въ Современникѣ 1847 г. (см. Соч. Бѣлинскаго, т. XI, стр. 195--268, и Соч. Кавелина, т. I, стр. 380--414). Въ 3-й книжкѣ Москвитянина за тотъ же годъ, появившейся въ концѣ года, была напечатана по поводу статьи Самарина замѣтка, за подписью Н. Л--скій, отдающая предпочтеніе, по убѣдительности доводовъ, статьѣ Кавелина передъ возраженіями Самарина.}.
   Еще до возникновенія этой полемики, а именно въ началѣ мая 1847 года, Бѣлинскій, уже совсѣмъ больной, поѣхалъ за границу. Онъ вернулся въ Петербургъ только осенью, въ концѣ сентября или въ началѣ октября. Недовольный тѣмъ, что Современникъ не отвоевалъ окончательно сотрудниковъ у Краевскаго, и раздраженный плохимъ состояніемъ своего здоровья и своими отношеніями къ Некрасову, Бѣлинскій писалъ московскимъ друзьямъ, въ особенности В. П. Боткину, съ которымъ былъ ближе всѣхъ, длинныя письма, упрекая ихъ въ нерадѣніи къ Современнику. Вотъ что говоритъ Кавелинъ о письмахъ къ нему за это время Бѣлинскаго въ своихъ Воспоминаніяхъ о немъ. Передавъ уже приведенное выше о новой редакціи Современника, Кавелинъ продолжаетъ:
   "Что Панаевъ сталъ редакторомъ Современника, это было еще понятно,-- онъ далъ деньги. По какимъ образомъ Некрасовъ, тогда мало извѣстный и не имѣвшій ни гроша, сдѣлался тоже редакторомъ, а Бѣлинскій, изъ-за котораго мы были готовы оставить Отечественныя Записки, оказался наемникомъ на жалованьи,-- этого фокуса мы не могли понять, негодовали... Барышническія рекламы этого журнала (Современника) намъ очень не нравились. Стали доходить до насъ дурные слухи. Бѣлинскій похвалилъ Деревню Григоровича, Некрасовъ выразилъ ему неудовольствіе за то, что онъ похвалилъ въ его (Некрасова) журналѣ повѣсть, о которой онъ (Некрасовъ) отзывался дурно. Все это сильно насъ огорчало. Мнѣ не было никакой охоты сближаться съ новою редакціей и порвать связи съ Краевскимъ, къ чему насъ очень подзадоривали. Разницы въ редакціи не было, въ сущности, никакой. Посреди всего этого я получилъ очень дружеское письмо отъ Бѣлинскаго, который съ нѣжностью упрекалъ меня за то, что я ничего не даю въ новый журналъ, предназначенный для выраженія мнѣній и стремленій нашего кружка... Любя Бѣлинскаго безмѣрно, я не стерпѣть и высказалъ ему все, что у меня было на душѣ; я написалъ, что поддерживать его журналъ былъ бы радъ радостью, но не журналъ Некрасова, что... тонъ новой редакціи мнѣ не нравится, что это тѣ же Отечественныя Записки въ другой обложкѣ и проч. Въ отвѣтъ на это получилъ огромное письмо Бѣлинскаго, листахъ на четырехъ, въ которомъ онъ ругалъ меня на всѣ корки, какъ только онъ одинъ умѣть ругаться... Смыслъ ругательствъ былъ тотъ, что я -- мальчишка, прекраснодушествующій москвичъ, дрянной мечтатель и т. д. Въ концѣ, однако, Бѣлинскій прибавить, что ругней облегчилъ себѣ душу и что только тогда и бываетъ доволенъ, когда во время писанья его бьетъ лихорадка. Смыслъ ругательствъ Бѣлинскаго я понялъ вполнѣ и, конечно, ни одну минуту не былъ на нихъ въ претензіи. Въ нихъ Бѣлинскій заглушилъ то, что чувствовать самъ. Справедливость того, что я ему писалъ,-- вотъ что приводило его въ ярость, но сознаться въ этомъ ему было тяжело. Понявъ, въ чемъ дѣло, я рѣшился молчать и не разстраивать его больше. Черезъ нѣсколько времени получаю отъ него другое письмо, нѣжное, кроткое, дружеское, съ вопросомъ, отчего я молчу, неужели разсердился? Замѣтя въ концѣ о моихъ сомнѣніяхъ относительно его отношеній къ Современнику и къ Некрасову, Бѣлинскій какъ будто нехотя прибавлять, что я правъ. Это признаніе было мнѣ очень дорого лично; оно, къ несчастію, подтверждало то, что мы уже обстоятельно знали чрезъ В. П. Боткина, ѣздившаго въ Петербургъ".
   Я издаю два уцѣлѣвшихъ письма Бѣлинскаго. Первое найдено въ бумагахъ В. Д. Кавелина, а второе печатается съ разрѣшенія К. Т. Солдатенкова, которому оно было передано лично самимъ Кавелинымъ. Изъ обоихъ этихъ писемъ приведены лишь небольшія выдержки въ біографіи Бѣлинскаго, написанной А. Н. Пыпинынъ {См. отд. изд. этой біографія, Спб.; 1876 г., т. II, стр. 304--308, 316--320.}, въ цѣльномъ же видѣ они до ихъ поръ еще не были напечатаны.
   Первое изъ нихъ, наполненное упреками Кавелину на участіе въ Отечественныхъ Запискахъ, посвящено, главнымъ образомъ, статьѣ Бѣлянскаго, по поводу Выбранныхъ мѣстъ изъ переписки съ друзьями Гоголя, вышедшихъ въ 1847 г. и, какъ извѣстно, играющихъ важную роль въ исторіи взаимныхъ пререканій между западниками и славянофилами. Мистически-фанатическая религіозность и реакціонныя воззрѣнія Гоголя, доведшія его до. отреченія отъ своихъ прежнихъ художественныхъ твореній и выраженныя въ этой книгѣ, поразили его поклонниковъ, изъ числа которыхъ самымъ горячимъ былъ Бѣлинскій, и, наоборотъ, привели въ умиленіе Погодина и сотрудниковъ Москвитянина. Будучи человѣкомъ увлеченія и крайностей, Бѣлинскій перешелъ изъ прежняго восторженнаго поклонника Гоголя въ рѣзкаго порицателя его новаго направленія. Во время пребыванія Бѣлинскаго за границей, Гоголь написалъ ему письмо со поводу его критики Переписки съ друзьями {Статья Бѣлинскаго по поводу Выбранныхъ мѣстъ изъ переписки съ друзьями Гоголя помѣщена въ отдѣлѣ критики и библіографіи февральской книжки Современника за 1847 г. (Соч. Бѣлинскаго, т. XII, стр. 80--103).}, и Бѣлинскій отвѣчалъ Гоголю извѣстнымъ письмомъ отъ 15 іюля 1847 г. изъ Зальцбурга. Это письмо, въ которомъ Бѣлинскій, съ свойственными ему искренностью и запальчивостью, напалъ на Гоголя за его послѣднюю книгу, повело къ взаимному раздраженію какъ западниковъ, такъ и славянофиловъ, разобщивъ ихъ окончательно на два враждебные лагеря {Письмо Гоголя къ Бѣлинскому, отвѣтъ ему Бѣлинскаго и второе письмо Гоголя напечатано въ І-й кн. Полярной Звѣзды на 1856 г., см. 2 изд. этой книги (1868 г.), (стр. 63--78).}. Кавелинъ не могъ сочувствовать реакціонному направленію Гоголя и, послѣ письма къ нему Бѣлинскаго, всѣми своими симпатіями сталъ на сторону Бѣлинскаго, хотя не раздѣлялъ всецѣло его воззрѣній вообще и увлеченій Гоголемъ за лучшія его произведенія прежняго времени въ частности. Въ первомъ письмѣ своемъ Бѣлинскій относится къ Кавелину нѣсколько свысока, какъ старшій къ младшему, какъ бывшій наставникъ къ своему талантливому ученику.
   Совсѣмъ инымъ тономъ звучитъ письмо второе. Въ немъ Бѣлинскій нетолько называетъ Кавелина своимъ "ученымъ другомъ", не только признаетъ справедливость его воззрѣній на новую редакцію Современника, но съ сожалѣніемъ вспоминаетъ одно изъ своихъ писемъ къ В. П. Боткину, въ которомъ позволилъ себѣ "неумѣстную и неловкую" выходку, оскорбившую Кавелина и Грановскаго. Возвращаясь снова къ вопросу о Гоголѣ и о натуральной школѣ, Бѣлинскій соглашается во всемъ съ Кавелинымъ, желая его увѣрить, что тотъ его не понялъ должнымъ образомъ. Въ одномъ только продолжаетъ упорствовать Бѣлинскій -- это въ своемъ воззрѣніи на славянофиловъ и въ частности на Ю. Ѳ. Самарина.
   

Спб, 1847 г. ноября 22.

   Сейчасъ только получилъ и разобралъ съ большимъ трудомъ ваше, писанное небывалыми до васъ на свѣтѣ гіероглифами {Въ 40-хъ и 50-хъ годахъ Кавелинъ писалъ дѣйствительно очень неразборчиво, а въ 60-хъ и 70-хъ годахъ, напротивъ, онъ выработалъ себѣ весьма четкій и красивый почеркъ.}, письмо, милый мой Кавелинъ, и сейчасъ отвѣчаю на него. Что вы лѣтомъ ничего не дѣлали для Современника, за это никто изъ насъ и не думалъ сердиться на васъ. Вы -- какъ сотрудникъ, соучастникъ, а не работникъ, не поденщикъ, обязанный не имѣть ни лѣни, ни отдыха, ни другихъ дѣлъ, болѣе для васъ важныхъ. И вы напрасно извиняетесь, потому что никто васъ и не обвинялъ. Вотъ что вы губите насъ, помогая... Краевскому, это намъ больно; но объ этомъ послѣ. Отзывъ вашъ о моей статьѣ {Рѣчь идетъ объ упоминаемой выше статьѣ Бѣлинскаго по поводу Выбранныхъ мѣстъ изъ переписки съ друзьями Гоголя.} тронулъ меня глубоко, хотя, въ то же время, и посмѣшилъ своею преувеличенностью. Статья моя дѣйствительно не дурна, особенно въ томъ видѣ, какъ написана (а не какъ напечатана), но далеко не такъ хороша, какъ вы ее находите. Не называю васъ за это на мальчишкою (изо всѣхъ моихъ друзей и пріятелей, этимъ именемъ я называю только Тургенева), ни рыцаремъ. Дѣло просто: вы меня любите, а, между тѣмъ, сочли за человѣка, который заживо умеръ и отъ котораго больше нечего было ожидать. И такое мнѣніе съ вашей стороны не было ни несправедливо, ни опрометчиво: оно основывалось на фактахъ моей прошлогодней дѣятельности для Современника. Дѣло прошлое: а я и самъ ѣхалъ за границу съ. тяжелымъ и грустнымъ убѣжденіемъ, что поприще мое кончилось, что я сдѣлалъ все, что дано было мнѣ сдѣлать, что я измочалился, выписался, выболтался и сталъ похожъ на выжатый и вымоченный въ чаю лимонъ. Каково мнѣ было такъ думать, можете посудить сами: тутъ дѣло шло не объ одномъ самолюбіи, но и о голодной смерти съ семействомъ. И надежда возвратилась мнѣ съ этою статьей. Не удивительно, что она всѣмъ вамъ показалась лучше, чѣмъ есть, особенно вамъ, по молодости и темпераменту болѣе другихъ наклонному къ увлеченію. Спасибо вамъ. Ваше сравненіе моей статьи съ Пушкина и Лермонтова послѣдними сочиненіями и еще съ послѣдними распоряженіями кого-то, чье имя я не разобралъ въ вашихъ гіероглифахъ,-- это сравненіе дышетъ увлеченіемъ и вызываетъ улыбку на уста. Такъ! Но есть преувеличенія, лжи и ошибки, которыя иногда дороже намъ вѣрныхъ и строгихъ опредѣленій разума; это тѣ, которыя исходятъ изъ любви: видишь ихъ несостоятельность, а чувствуешь себя человѣчески тепло и хорошо. Еще разъ спасибо вамъ, милый мой Кавелинъ. Кстати о статьѣ. Я уже писалъ въ Боткину, что она искажена цензурою варварски и -- что всего обиднѣе -- совершенно произвольно. Вотъ вамъ два примѣра. Я говорю о себѣ, что, опираясь на инстинктъ истины, имѣлъ на общественное мнѣніе больше вліянія, чѣмъ многіе изъ моихъ дѣйствительно ученыхъ противниковъ: подчеркнутыя "лова не пропущены, а для нихъ-то и вся фраза составлена. Я мѣтилъ на ученыхъ ословъ -- Надеждина и Шевырева. Самаринъ говоритъ, что согласіе князя съ вечемъ было идеаломъ новогородскаго правленія. Я возразилъ ему на это, что и теперь, въ конституціонныхъ государствахъ, согласіе короля съ палатою есть осуществленіе идеала ихъ государственнаго устройства: гдѣ же особенность новогородскаго правленія? Это вычеркнуто. Цѣлое мѣсто о Мицкевичѣ и о томъ, что Европа и не думаетъ о славянофилахъ, тоже вычеркнуто. Отъ этихъ помарокъ статья лишилась своей ровноты и внутренней діалектической полноты. Ну, да чортъ съ ней! Мнѣ объ этомъ и вспоминать -- ножъ во-стрый! Скажу кстати, что и вамъ угрожаетъ такая же участь. Въ засѣданіи географическаго общества Панаевъ столкнулся съ маленькимъ, черненькимъ. . . . . . . . . . . Поповымъ {Александръ Николаевичъ Поповъ -- товарищъ по университету К. Д. Кавелина, защитившій въ 1842 г. съ большимъ успѣхомъ диссертацію на магистра уголовнаго права, о Русской Правдѣ (Русская Правда въ отношеніи къ уголовному праву. Москва, 1841 г., 121 стр. in-8o),-- принадлежалъ къ направленію славянофильскому и, по соперничеству съ Кавелинымъ еще на студенческой скамьѣ, билъ съ нимъ въ недружелюбныхъ отношеніяхъ. Впослѣдствіи А. Н. Поповъ сдѣлался извѣстенъ учеными трудами по славистикѣ, русской исторіи и исторіи русскаго права и, состоя на службѣ во II отд. Собственной Его Императорскаго Величества канцеляріи, принималъ дѣятельное участіе въ редакціоныхъ коммиссіяхъ по освобожденію крестьянъ. А. Н. Поповъ ум. 16 ноября 1877 г.}. Я читалъ отвѣтъ Самарину. "Что-жь мудренаго, когда онъ напечатанъ".-- "Нѣтъ, вторую статью Кавелина {Отвѣтъ К. Д. Кавелина Самарину на его разборъ статьи Кавелина о Юридическомъ бытѣ древней Россіи.}".-- "Какъ-же это?" -- "Мнѣ показывалъ Срезневскій (цензоръ) {Изм. Ив. Срезневскій -- извѣстный славистъ, профессоръ Петербургскаго университета и академикъ (р. 1812 г., ум. 9 февр. 1880 г.). Въ то время профессора университета исполняли цензорскія обязанности.}, и я уговорилъ его кое-что смягчить".-- "Видите ли, сколько у насъ цензоровъ и какіе..... славянофилы".
   Насчетъ вашего несогласія со мною касательно Гоголя и натуральной школы я вполнѣ съ вами согласенъ, да и прежде думалъ такимъ же образомъ. Вы, юный другъ мой, не поняли моей статьи, потому что не сообразили, для кого и для чего она писана. Дѣло въ томъ, что писана она не для васъ, а для враговъ Гоголя и натуральной школы, въ защиту отъ ихъ фискальскихъ обвиненій. Поэтому, я счелъ за нужное сдѣлать уступки, на которыя внутренно и на думалъ соглашаться, и кое-что изложилъ въ такомъ видѣ, какъ мало имѣетъ общаго съ моими убѣжденіями касательно этого предмета. Напримѣръ, все, что вы говорите о различіи натуральной школы отъ Гоголя, по-моему совершенно справедливо; но сказать это печатно я не рѣшусь: это значило бы наводить волковъ на овчарню, вмѣсто того, чтобы отводить ихъ отъ нея. А. они и такъ напали на слѣдъ, и только ждутъ, чтобы мы проговорились. Вы, юный другъ мой, хорошій ученый, но плохой политикъ, какъ слѣдуетъ быть истому москвичу. Повѣрьте, что, въ моихъ глазахъ, г. Самаринъ не лучше г. Булгарина, по его отношенію къ натуральной школѣ, а съ этими господами надобно быть осторожному.
   Вы обвиняете меня въ славянофильствѣ. Это не совсѣмъ неосновательно; но только и въ этомъ отношеніи я съ вами едва ли расхожусь. Какъ и вы, я люблю русскаго человѣка и вѣрю великой будущности Россіи; но, какъ и вы, я ничего не строю на основаніи этой любви и этой вѣры, не употребляю ихъ какъ неопровержимыя доказательства. Вы же пустили въ ходъ идею развитія личнаго начала, какъ содержаніе исторіи русскаго народа {Рѣчь идетъ о статьѣ Кавелина Взглядъ на юридическій бытъ древней Россіи.}. Намъ съ вами жить не долго, а Россіи -- вѣка, можетъ быть, тысячелѣтія. Намъ хочется поскорѣе, а ей торопиться нечего. Личность у насъ еще только наклевывается, и оттого гоголевскіе типы -- пока самые вѣрные русскіе типы. Это понятно и просто, какъ 2X2=4. но какъ бы мы ни были нетерпѣливы, и какъ бы ни казалось намъ все медленно идущимъ, а, вѣдь, оно идетъ страшно быстро. Екатерининская эпоха представляется намъ уже въ миѳической перспективѣ, не стариною, а почти древностью. Помните ли вы то время, когда я, не зная исторіи, посвящалъ васъ въ тайны этой науки? Сравните ка то, о чемъ мы тогда съ вами толковали, съ тѣмъ, о чемъ мы теперь толкуемъ, и придется воскликнуть: "свѣжо преданіе, а вѣрится съ трудомъ!" Терпѣть не могу я восторженныхъ патріотовъ, выѣзжающихъ вѣчно на междометіяхъ или на квасу да кашѣ; ожесточенные скептики для меня въ 1,000 разъ лучше, ибо ненависть иногда бываетъ только особенною формой любви; но, признаюсь, жалки и непріятны мнѣ спокойные скептики, абстрактные человѣки, безпачпортные бродяги въ человѣчествѣ. Какъ бы ни увѣряли они себя, что живутъ интересами той или другой, по ихъ мнѣнію, представляющей человѣчество странѣ,-- не вѣрю я ихъ интересамъ. Любовь часто ошибается, видя въ любимомъ предметѣ то, чего въ немъ нѣтъ,-- правда; но иногда только любовь же и открываетъ въ немъ то прекрасное или великое, которое недоступно наблюденію и уму. Петръ Великій имѣлъ бы больше, чѣмъ кто-нибудь, правъ презирать Россію, но онъ --
   
   Не презиралъ страны родной:
   Онъ зналъ ея предназначенье.
   
   На этомъ и основывалась возможность успѣха его реформы. Для меня Петръ -- моя философія, моя религія, мое откровеніе во всемъ, что касается Россіи. Это примѣръ для великихъ и малыхъ, которые хотятъ что-нибудь дѣлать, быть чѣмъ-нибудь полезными. Безъ непосредственнаго элемента все гнило, абстрактно и безжизненно, также какъ при одной непосредственности все дико и нелѣпо. Но что-жь я разоврался? Вѣдь, вы и сами то же думаете, или, по крайней мѣрѣ, чувствуете, можетъ быть, наперекоръ тому, что думаете.
   Ну-съ, теперь о житейскихъ дѣлахъ. Во первыхъ, вы не дали мнѣ отвѣта на мой вопросъ: хотите ли вы, по примѣру прошлаго года, составить обзоръ литературной дѣятельности за 1847 годъ по части русской исторіи? {Въ статьѣ Бѣлинскаго Взглядъ на русскую литературу 1846 г., въ I книгѣ Современника за 1847 г., вставленъ обзоръ литературы во русской исторіи, принадлежащій Кавелину (см. Сочиненія Бѣлинскаго, т. XI, стр. 68, и Сочиненія Кавелина, т. II, стр. 292--315).} Знаю, какъ скучно писать нѣсколько разъ объ одномъ и томъ же, а потому и не настаиваю. Но, вѣдь, это можно сдѣлать покороче, лишь бы видно было, что говорить человѣкъ, знакомый съ дѣломъ. Какъ вы думаете? Если согласитесь, то не откладывайте вдаль, и, во всякомъ случаѣ, не замедлите прислать мнѣ ваше да или нѣтъ. Милютина зовутъ Владиміромъ Александровичемъ {Бѣлинскій ошибается: Милютина звали Владиміромъ Алексѣевичемъ (ум. 1855 г.); это меньшой братъ бывшаго военнаго министра графа Д. А. Милютина и дѣятели по освобожденію крестьянъ и внѣдренію русскаго элемента въ Царствѣ Польскомъ Н. А. Милютина,-- профессоръ Петербургскаго университета, секретарь географическаго общества и авторъ весьма талантливыхъ монографій по экономическимъ вопросамъ.}. Его адресъ: на Владимірской, въ домѣ Фридрихса, квартира No 54.
   Насчетъ вашего зловреднаго и опаснаго для Современника участія въ Отечественныхъ Запискахъ отвѣчу всѣмъ вамъ заразъ. Я очень жалѣю, что потерялъ напрасно трудъ и время на длинное письмо въ Боткину и безъ пользы оскорбилъ людей, которыхъ люблю и уважаю {Выдержки изъ этого письма къ В. П. Боткину см. въ біографіи Бѣлинскаго, написанной г. Пыпинымъ. См. отд. изд., т. II, стр. 302-- 304. Почти цѣликомъ письмо это напечатано въ С.-Петерб. Вѣдом. 1869 г., NoNo 187--188.}. Дѣло вотъ въ чемъ: вы обѣщали статьи Краевскому потому, что, во-1-хъ, не видѣли въ этомъ вреда для Современника, во-2-хъ, потому, что два журнала съ одинаково-хорошимъ направленіемъ лучше одного. Это ваше мнѣніе, и вы совершенно правы. Что касается насъ, мы думаемъ иначе. По вашему убѣжденію, журналъ, издаваемый (Краевскимъ).... не можетъ имѣть никакого направленія, ни хорошаго, ни дурнаго; а если Отечественныя Записки доселѣ имѣютъ направленіе, и еще хорошее, это потому, что онѣ еще не успѣли простыть отъ жаркой топки, вы знаете кѣмъ сдѣланной, а потомъ еще отъ разныхъ случайностей, изъ которыхъ главная -- участіе Дудышкина {Степ. Сем. Дудышкинъ (р. 25 декабря 1820 г., ум. 16 сент. 1866 г.) участвовалъ въ Отеч. Зап. съ 1847 г., главнымъ образомъ, по отдѣлу критики, а съ 1859 г. до смерти своей былъ ихъ редакторомъ вмѣстѣ съ А. А. Краевскимъ. Въ 1848 г. Дудишкинъ помѣстилъ въ Современникѣ статью о князѣ Антіохѣ Кантемирѣ. О Дудышкинѣ см. очеркъ А. В. Старчевскаго: Одинъ изъ забытыхъ журналистовъ. Историч. Вѣстн. 1886 г., т. XXIII, стр. 360--387.}. Но уже, несмотря на то, противорѣчій, путаницы, промаховъ -- довольно; погодите немного -- то ли еще будетъ, несмотря на ваше участіе. Вспомяните мое слово, если въ будущемъ году не появится тамъ такихъ статей и мнѣній, которыя лучше всѣхъ моихъ доводовъ охладятъ ваше участіе къ этому журналу. Далѣе, мы убѣждены, что у насъ два журнала съ одинаковымъ направленіемъ существовать не могутъ: одинъ долженъ жить на счетъ другаго или оба чахнуть. Если, несмотря на вашу помощь Отечественнымъ Запискамъ, подписка на Современникъ окажется хорошею, это будетъ несомнѣннымъ признакомъ паденія Отечественныхъ Записокъ. Но мы, благодаря вамъ, ожидаемъ противнаго. Тогда я въ особенности буду имѣть причины быть вамъ благодарнымъ. Вотъ наше мнѣніе. Вы стоите на своемъ, мы -- на своемъ. Ссориться, стало быть, не изъ чего. Пиша мое письмо, я ожидалъ отъ васъ всякаго отвѣта, кромѣ того, какой вы дали. Еслибъ я это предвидѣлъ, вмѣсто яростнаго и длиннаго письма, написалъ бы вамъ три, четыре спокойныхъ строки. И потому, я беру назадъ мое письмо и раскаиваюсь передъ вами въ его написаніи.
   Что же касается статьи Аѳанасьева {А. Н. Аѳанасьевъ -- этнографъ и библіографъ, слушатель К. Д. Кавелина въ Московскомъ университетѣ. Въ Современникѣ 1847 г., кн. V и VII, помѣщена, по рекомендаціи Кавелина, его диссертація на факультетскую тему: Государственное хозяйство при Петрѣ Великомъ. Объ Аѳанасьевѣ см. подробности ниже, при его письмѣ къ К. Д. Кавелину.}, вы, милый мой Кавелинъ, вовсе не такъ, какъ бы слѣдовало, меня поняли. Это мѣсто моего письма, взятое отдѣльно, дѣйствительно для васъ оскорбительно, а мнѣ мало дѣлаетъ чести. Если вы взглянете на него съ главной точки зрѣнія всею письма, вы увидите, что тутъ для васъ ничего нѣтъ обиднаго. Исключительное участіе москвичей въ Современникѣ мы понимали какъ главную силу нашего журнала и, основываясь на ней, начали дѣйствовать широко и размашисто, въ надеждѣ будущихъ благъ. Оттого первый годъ принесъ убытокъ. Знай мы заранѣе, что вы поддержите Краевскаго въ тяжелую для насъ годину, мы повели бы дѣло иначе, поскромнѣе, т.-е. платили бы хорошія деньги только немногимъ, а всѣмъ остальнымъ поумѣреннѣе; тогда расходъ не превзошелъ бы прихода. Я совершенно согласенъ съ вами насчетъ достоинствъ статьи Аѳанасьева, но болѣе какъ статьи ученой, нежели журнальной. Считая васъ исключительно нашими сотрудниками, мы и не думали видѣть въ 150 р. за листъ непомѣрно большой цѣны за эту статью; но теперь -- другое дѣло: теперь мы имѣемъ причины горько жалѣть и о томъ, что, вмѣсто обѣщанныхъ 250 листовъ, дали 400, а, вѣдь, это сдѣлано не по вашему же совѣту. Поняли ли вы теперь смыслъ моихъ словъ по поводу статьи Аѳанасьева? Если нѣтъ, то вашу руку, извините меня, и забудемъ объ этомъ такъ, какъ будто бы я вовсе не писалъ, а вы не читали моего письма.
   Что касается статей Фролова {Н. Г. Фроловъ (р. 1812 г., ум. 15 янв. 1855 г.) былъ другомъ Грановскаго, сблизившись съ нимъ въ 1837 г. въ Берлинѣ, гдѣ слушалъ лекціи знаменитаго географа Риттера, а также курсы исторіи, философіи, права и естественныхъ наукъ, изучая преимущественно творенія Александра Гумбольдта. Возвратившись въ Россію, Фроловъ поселился въ Москвѣ и спеціально занялся географіей. Съ 1852 г. онъ издавалъ здѣсь сборникъ подъ названіемъ Магазинъ землевѣдѣнія и путешествій (всего вышло 4 тома). О Фроловѣ см. статью Грановскаго во 2 томѣ Собранія его сочин. и въ біографіи Грановскаго А. В. Станкевича, стр. 74--76.}, еще прежде этой исторіи, лишь только я пріѣхалъ и узналъ о его безконечномъ Гумбольдтѣ, какъ содрогнулся и сказалъ Некрасову: это зачѣмъ вы печатаете?-- "Да что-жь такое, онъ хорошъ съ Грановскимъ, почему-жь не напечатать?" -- отвѣчалъ мнѣ Некрасовъ. Фроловъ человѣкъ умный, но умъ его пораженъ хроническою болѣзнью -- не то насморкомъ, не то запоромъ. Такіе сотрудники -- гибель для журнала. Но я, все-таки, не понимаю, чѣмъ я обидѣлъ Грановскаго, сказавши ему, что изъ желанія сдѣлать ему пріятное мы сдѣлали то, чтобы онъ на насъ вовсе не надѣялся, еслибъ мы этого не сдѣлали, тѣмъ болѣе, что онъ насъ и не просилъ объ этомъ. Впрочемъ, чортъ знаетъ, можетъ быть, я какъ-нибудь неуклюже выразился, въ такомъ случаѣ, опять прошу извинить меня и дружески забыть все это.
   Къ В. П. Боткину я не пишу по причинѣ слуховъ о его скоромъ прибытіи въ Питеръ: боюсь, что мое письмо его не застанетъ въ Москвѣ.
   Вамъ, милый мой юноша, понравилось то, что Самаринъ говоритъ о народѣ: перечтите-ка да переведите эти фразы на простыя понятія, такъ и увидите, что это цѣликомъ взятыя у французскихъ соціалистовъ и плохо понятыя понятія о народѣ, абстрактно примѣненныя къ нашему народу. Еслибъ объ этомъ можно было писать, не рискуя впасть въ тонѣ доноса, я бы потѣшился надъ нимъ за эту страницу. Повѣсть Антонъ -- прекрасна, хотя и не божественна, какъ вы говорите. Читать ее -- пытка: точно присутствуешь при экзекуціи {Антонъ-горемыка, повѣсть Д. В. Григоровича, помѣщ. въ Современникѣ 1847 г., т. VI, кн. 11.}.
   Позвольте побранить васъ за неаккуратность. Вашею статьей (второю) о книгѣ Соловьева {Это рядъ критическихъ статей Кавелина о книгѣ С. М. Соловьева: Исторія отношеній между русскими князьями Рюрикова рода. Первая статья была помѣщена въ Современникѣ 1847 г., кн. VIII; вторая, о которой идетъ рѣчь, въ декабр. книгѣ того же года, а третья въ майской книгѣ Современника за 1848 г.} вы поставили насъ въ затруднительное положеніе: 12 No долженъ раздуться чудовищно. Если бы вы недѣлями-двумя раньше увѣдомили, что пришлете такую-то статью, такого-то (приблизительно) размѣра, тогда изъ отдѣла "Словесности" была бы выкинута комедія. Охъ, вы, москвичи, вѣчно полѣнитесь во время сказать нужное словцо!
   Тютчевъ {H. Н. Тютчевъ, вмѣстѣ съ которымъ жилъ Кавелинъ въ Петербургѣ въ 1848 г. Бѣлинскій ставилъ высоко достоинства Тютчева, который, не будучи самъ литераторомъ, находился въ близкихъ отношеніяхъ съ выдающимися представителями русской литературы 40-хъ и 60-хъ годовъ. Тютчевъ служилъ по удѣльному вѣдомству и до конца своей жизни (ум. 15 дек. 1878 г.) былъ близокъ и друженъ съ Кавелинымъ.} вамъ кланяется, а я крѣпко жму руку и остаюсь вашимъ

В. Бѣлинскимъ.

   

Спб., 7 декабря 1847 г.

   Что съ вами дѣется, милый мой Кавелинъ? Прислали вы мнѣ письмо въ тетрадь, вызвали на разные вопросы, я отвѣчалъ, какъ могъ, ждалъ скораго отвѣта, а его нѣтъ, какъ нѣтъ. Ужь не больны ли вы, или ваша жена? Или вамъ не до писемъ по случаю отставки Строганова? Это я считаю очень возможнымъ. Я человѣкъ посторонній Московскому университету, а вѣсть объ отставкѣ Строганова {Графъ С. Г. Строгановъ (р. 1794--1882 г.) -- попечитель Московскаго университета съ 1835 по 1847 г. На его мѣсто былъ назначенъ Д. П. Голохвастовъ.} огорчила меня даже помимо моихъ отношеній къ вамъ, Грановскому, Коршу. Это событіе, прискорбное для всѣхъ друзей общаго блага и просвѣщенія въ Россіи. О васъ, господа, я и не говорю: все это время не было дня, чтобъ я не думалъ объ этомъ, и это думанье вовсе не веселое и не легкое. Соколъ съ мѣста, ворона на мѣсто. Тяжело и грустно! Чортъ возьми, иной разъ, право, дѣлается легко и весело отъ мысли, что жизнь -- фантасмагорія, что какъ мы ни волнуемся, а придетъ же время, когда и кости наши обратятся въ пыль.
   
   И будетъ спать въ землѣ безгласно
   То сердце, гдѣ кипѣла кровь,
   Гдѣ такъ безумно, такъ напрасно
   Съ враждой боролася любовь.
   
   Статья ваша противъ Самарина жива и дѣльна, какъ все, что вы пишете, но я крайне недоволенъ ею съ одной стороны. Этотъ "баричъ третировалъ насъ съ вами du haut de sa grandeur, какъ мальчишекъ; вы возражали ему, стоя передъ нимъ на колѣняхъ. Ваше заключительное слово было то, что онъ -- даровитый человѣкъ. Что Самаринъ человѣкъ умный, противъ этого я ни слова, хотя его умъ парадоксальный и безплодный; что Самарина нельзя никакъ назвать бездарнымъ человѣкомъ, и съ этимъ я совершенно согласенъ. Но не быть бездарнымъ и быть даровитымъ-это вовсе не одно и то же. Это, впрочемъ, общій всѣхъ насъ недостатокъ -- легкость въ производствѣ въ геніи и таланты. Причина этому -- молодость нашего образованія и нашей литературы; мы еще не приглядѣлись къ геніямъ и талантамъ. Если человѣкъ написалъ статью или двѣ такъ, что въ этихъ статьяхъ видно умѣнье владѣть языкомъ и болѣе или менѣе прилично и ловко выражать свои мысли, каковы бы онѣ ни были, мы ужь и разѣваемъ ротъ отъ удивленія и кричимъ: талантъ, талантъ, огромный талантъ! Пора бы, кажется, намъ разстаться съ этою, немножко дѣтскою, привычкой и быть поскупѣе на хвалебные эпитеты. Какъ ни молода наша литература, а ужь сколько фактовъ успѣла она намъ дать для нашего возмужанія! Я помню, что такое были эти люди: Языковъ, Марлинскій, Баратынскій, Подолинскій, Брамбеусъ, Бенедиктовъ. Толковали уже не о томъ, таланты ли они, а не геніи ли? И гдѣ же они теперь, гдѣ ихъ слава, кто говоритъ о нихъ, кто помнитъ? Не обратились ли они въ какія-то темныя преданія? А, между тѣмъ, всѣ они дѣйствительно были люди не только не бездарные, но и съ талантами. Это доказываетъ, что и талантъ, самъ по себѣ, еще не Богъ знаетъ что. А Загоскинъ и Лажечниковъ? Даже Булгаринъ въ свое время? Да это были колоссы родосскіе въ наше время и дѣлили славу съ Пушкинымъ. Вся Русь о нихъ знала, за ихъ романы платили десятками тысячъ. С. Т. Аксаковъ и H. С. Степановъ отвалила за Рославлева 40,000 руб. ас., не получили, правда, ни копѣйки барыша, но свои деньги и издержки на печатаніе воротили, несмотря на то, что романъ продавался 20 р. ас. экземпляръ. А теперь? Даже Юрій Милославскій печатается только для бывшихъ читателей романовъ Алекс. Анѳимовича Орлова. И такъ, если? и талантъ такъ дешевъ (а Загоскинъ и Лажечниковъ люди съ талантомъ), то что же намъ падать ницъ передъ тѣмъ, что только бездарность? Г. Самаринъ въ два года высидѣлъ двѣ статьи. Первая книжка Современника вышла перваго января, а статья на нее явилась въ сентябрѣ. Стало быть, авторъ обтесывалъ и отчеканивалъ ее, по крайней мѣрѣ, пять мѣсяцевъ. Было время придать ей ума и таланта! Вы скажете, у кого нѣтъ ни ума, ни таланта, тому досугъ и работа не дадутъ ихъ. Это не совсѣмъ такъ. Я вамъ прочту иную живую и горячую, но съ плеча написанную статью мою; она вамъ понравится, можетъ быть, приведетъ васъ въ восторгъ. Подайте мнѣ время обработать эту импровизацію -- вы не узнаете ее: живость и теплота въ ней останутся, а силы ума и таланта прибавится на 20 процентовъ. Иногда сгоряча напишешь глупость -- и не замѣтишь; станешь потомъ читать въ печати -- и покраснѣешь до ушей, да потомъ дня три ходишь самъ не свой. Имѣя время, не просмотришь этой глупости. Когда пишешь сгоряча и къ спѣху, о чемъ надо говорить, по логическому развитію мысли, сперва, о томъ говоришь послѣ, и, наоборотъ, о чемъ надо сказать вскользь, глядишь, расползется въ существенную часть статьи, а иная существенная часть выходитъ замѣткою à propos; а сколько водяныхъ мѣстъ, вялыхъ фразъ, реторики, болтовни, и все это поневолѣ, по неимѣнію времени добиться до яснаго изложенія собственной мысли. Дайте время, и все будетъ какъ надо. Знаете ли, какія лучшія мои статьи? Вы ихъ не знаете -- это тѣ, которыя не только не напечаны, а никогда не были и написаны и которыя я слагалъ въ головѣ моей во время поѣздокъ, гуляній,-- словомъ, въ нерабочее мое время, когда ничто извнѣ не понуждало меня приняться за работу. Боже мой! сколько яркихъ неожиданныхъ мыслей, сколько страницъ живыхъ, страстныхъ, огненныхъ! И многое, что особенно хорошо въ моихъ печатныхъ статьяхъ, большею частью удержанные въ памяти и ослабленные урывки изъ этихъ на свободѣ слагавшихся въ праздной головѣ статей. Я не обольщенъ моимъ талантомъ (скажу вамъ кстати, благо ужь разболтался, увлекшись, по обыкновенію, отступленіемъ), я знаю, что моя сила не въ талантѣ, а въ страсти, въ субъективномъ характерѣ моей натуры, въ томъ, что моя статья и я -- всегда нѣчто нераздѣльное. Но опять-таки я не скажу о себѣ, чтобъ я былъ только не бездарный человѣкъ и чтобы у меня не было положительнаго таланта: безъ таланта невозможно объектировать ни своей мысли, ни своего чувства; я хочу только сказать, что я нисколько не ослѣпленъ объемомъ моего таланта, ибо знаю, что это далеко не Богъ знаетъ что. Вотъ, наприм., Некрасовъ -- это талантъ, да еще какой! Я помню, кажется, въ 42 или 43 году онъ написалъ въ Отечественныхъ Запискахъ разборъ какого-то булгаринскаго издѣлія съ такою злостью, ядовитостью, съ такимъ мастерствомъ, что читать наслажденье и удивленье; а, между тѣмъ, онъ тогда же говорилъ, что не питаетъ къ Булгарину никакого непріязненнаго чувства. Разумѣется, его теперешнія стихотворенія тѣмъ выше, что онъ, при своемъ замѣчательномъ талантѣ, внесъ въ нихъ и мысль сознательную, и лучшую часть самого себя. А вотъ и еще примѣръ, еще болѣе поразительный, замѣчательнаго таланта, какъ таланта ZZ. Еслибъ вы увидѣли этого добраго, но пустѣйшаго малаго, вашему удивленію не было бы конца. Но я заболтался и сбился,-- отступленія всегда точки преткновенія для меня. Поворачиваю круто къ прежней матеріи. Въ чемъ увидѣли вы даровитость Самарина? Въ томъ, что онъ пишетъ не такъ, какъ Студитскій или Брантъ? Но, вѣдь, это дураки, а онъ уменъ. Вспомните, что онъ человѣкъ съ познаніями, съ многостороннимъ образованіемъ, говоритъ на нѣсколькихъ иностранныхъ языкахъ, читалъ на нихъ все лучшее, да не забудьте при этомъ, что онъ свѣтскій человѣкъ. Что-жь удивительнаго, что онъ умѣетъ написать статью такъ же порядочно (comme il faut), какъ умѣетъ порядочно держать себя въ обществѣ? Оставляя въ сторонѣ его убѣжденія, въ статьѣ его нѣтъ ничего пошлаго, глупаго, дикаго, въ отношеніи къ формѣ, все какъ слѣдуетъ; но гдѣ же въ ней проблески особеннаго таланта, вспышки ума и мысли? Надо быть слишкомъ предубѣжденнымъ въ пользу такого (?), чтобы видѣть въ немъ что-нибудь другое, кромѣ человѣка сухаго, черстваго, съ умомъ парадоксальнымъ, больше возбужденнымъ к развитымъ, нежели природнымъ, человѣка холоднаго, самолюбиваго, завистливаго, иногда блестящаго по причинѣ злости, но всегда мелкаго и посредственнаго. Можетъ быть, я ошибаюсь и онъ современенъ докажетъ, что у него есть талантъ, тогда я первый признаю его; но пока, воля ваша, спѣшить не вижу нужды. Вы имѣли случай раздавить его; вамъ это было легче сдѣлать, чѣмъ мнѣ. Дѣло въ томъ, что въ своихъ фантазіяхъ онъ опирается на источники русской исторіи; тутъ я насъ. Мнѣ онъ сказалъ объ Ипатьевской лѣтописи, а я не знаю и о существованіи ея; вы -- другое дѣло, вы ее читали и изучали, и ею же его и могли бить. Вы это и сдѣлали, но съ такимъ уваженіемъ къ нему, что иной читатель можетъ подумать, будто вамъ и Богъ вѣсть какъ тяжело бороться съ такимъ могучимъ противникомъ и что вы хотите задобрить его, чтобъ онъ ужь больше не подвергалъ васъ случайностямъ и опасностямъ такой трудной борьбы. А вмѣсто этого, вамъ слѣдовало бы подавить его вѣжливою ироніей, презрительною насмѣшкой. Вы же такъ способны и ловки на это. Надо вамъ сказать, что вашу статейку на Погодина, въ смѣси Современника {Въ 8 кн. Современника 1847 г., т. IV, въ отд. Смѣси (стр. 114--125) къ современныхъ замѣткахъ помѣщено Возрожденіе Москвитянина. Что такое статья Погодина о трудахъ и. Бычкова, Бѣляева, Попова, Калачова, Кавелина и Соловьева по части русской исторіи? Эта замѣтка по поводу разбора Погодинымъ трудовъ всѣхъ названныхъ ученыхъ, помѣщеннаго въ 1 кн. Москвитянина за 1847 г., написана Кавелинымъ, но напечатана безъ его подписи и не вошла въ собраніе его сочиненій, изданное Солдатенковымъ. К. Д. Кавелинъ весьма остроумно отражаетъ въ ней нападки на него со стороны Погодина за его статью О юридическомъ бытѣ древней Россіи.}, я прочелъ, видно, въ недобрый часъ, что ли, я то не прочелъ, а какъ-то просмотрѣлъ, перелистывая словно во снѣ. Но недавно, отъ нечего дѣлать, послѣ обѣда, перечитывая то и другое въ смѣси, добрался я и до вашей статейки и -- проглотилъ ее, перечелъ два раза. Это не просто зло, c'est mordant. И чѣмъ эта злость добродушнѣе и спокойнѣе, тѣмъ вострѣе ея щучьи зубы. Какъ все ловко, мѣтко, какъ съ начала до конца ровно выдержанъ тонъ! Этого я, признаться, и не ожидалъ отъ васъ, ученый другъ мой. Ваша статья, несмотря на ея содержаніе я тяжесть многихъ доводовъ, вышла истинно-фельетонная -- родъ сочиненій, который такъ рѣдко дается русскимъ литераторамъ, не говоря уже обѣ ученыхъ. Что, если бы вы такъ же высѣкли Самарина, какъ Погодина! А церемониться съ славянофилами нечего. Я не знаю Кирѣевскихъ, но, судя по разсказамъ Грановскаго и Герцена, это фанатики, полупомѣшанные (особенно Иванъ), но люди благородные и честные; я хорошо знаю лично К. С. Аксакова: это человѣкъ, въ которомъ благородство -- инстинктъ натуры; я мало знаю брата его И. С. и не знаю, до какой степени онъ славянофилъ, но не сомнѣваюсь въ его личномъ благородствѣ. За исключеніемъ этихъ людей, всѣ остальные славянофилы, знакомые тѣ лично или только по сочиненіямъ ...... страшные и на все готовые, или, по крайней мѣрѣ, пошлецы. Г. Самаринъ не лучше другихъ; отъ его статьи несетъ мерзостью. Эти господа чувствуютъ свое безсиліе, свою слабость и хотятъ замѣнить ихъ дерзостью, наглостью и ругательнымъ тономъ. Въ ихъ рядахъ нѣтъ ни одного человѣка съ талантомъ. Ихъ журналъ, Москвитянинъ, читаемый только собственными сотрудниками, и Московскій Сборникъ -- изданіе для охотниковъ. А журналы ихъ противниковъ расходятся тысячами, ихъ читаютъ, о нихъ говорятъ, ихъ мнѣнія въ ходу. Да что объ этомъ толковать много! Катать ихъ.....! И Богъ вамъ судья, что отпустили живымъ одного изъ нихъ, имѣя его подъ пятою своей. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Теперь я хочу въ послѣдній разъ и серьезно поговорить съ вами о дѣлѣ вашего сотрудничества въ Отечественныхъ Запискахъ. Я на это и не яду отъ васъ отвѣта, ибо эти строки не вопросъ, а окончательное объясненіе недоразумѣнія. Мнѣ досадно, что я написалъ по тому поводу столько же глупое, сколько и длинное письмо къ Боткину. А досадно потому, что вижу теперь, что письмо мое было холостымъ выстрѣломъ въ воздухъ и, вмѣсто того, чтобы попасть въ васъ съ Грановскимъ, никуда не попало, и я остался въ дуракахъ. А все потому, что вы не хотѣли быть со мною откровеннымъ, за что я, впрочемъ, на васъ не сержусь, потому что источникъ этой неоткровенности -- деликатность; въ увѣренности, что убѣдить меня нельзя, вы не хотѣли попусту тревожить меня тѣмъ, что, казалось вамъ, можетъ дѣйствовать на меня непріятно. Дѣло въ томъ, что разговоръ съ Д. М. Щепкинымъ {Сынъ Мих. Сем. Щепкина, Дмитрій Мих. Щепкинъ (р. 20 сент. 1817 ум. 12 дек. 1867 г.), принадлежавшій также къ кружку Грановскаго и Герцена и находившійся въ дружескихъ отношеніяхъ съ Кавелинымъ.} раскрылъ мнѣ глаза. Какъ ни деликатно и ни мягко намекнулъ онъ мнѣ о дѣлѣ, я понялъ все. Позвольте же мнѣ на этотъ счетъ объясниться съ вами прямо, откровенно. Вы давали и прежде статьи Краевскому, теперь дали обѣщаніе участвовать на будущій годъ въ его журналѣ. Вы это сдѣлали не потому, что (какъ я думалъ) творили не вѣдая что, а какъ люди, дѣйствующіе сознательно. Хоть въ письмѣ вашемъ и Грановскаго главная и истинная причина обойдена вовсе, но вы отвѣчали мнѣ твердо, какъ люди, поступившіе по убѣжденію. Одно это должно бы мнѣ открыть глаза, но я только усумнился, да тутъ же и подавилъ свое сомнѣніе. И такъ, дѣло вотъ въ чемъ: вы остаетесь при томъ дурномъ мнѣніи о Некрасовѣ, при той недовѣрчивости къ нему, о которой вы писали мнѣ великимъ постомъ нынѣшняго года. Я, съ моей стороны, вполнѣ сознавай несправедливость и неделикатность поступка со мною Некрасова, тѣмъ не менѣе, не вижу въ немъ дурнаго человѣка. Это потому, что я знаю его, знаю давно и хорошо и знаю всѣ circonstances atténuantes его поступка со иною, прямой его источникъ. Вы предполагаете возможнымъ, что при паденіи Отечественныхъ Записокъ Современникъ будетъ ими, а Некрасовъ вполнѣ замѣнитъ Краевскаго. Я глубоко убѣжденъ, что вы ошибаетесь. Но, къ несчастію, вы правы въ отношеніи къ самимъ себѣ, потому что онъ далъ вамъ, поступкомъ со мною, поводъ и основаніе такъ думать о немъ. На всѣ мои доводы въ его защиту вы вправѣ сказать мнѣ: пусть вы его знаете хорошо, да мы то не знаемъ, а судимъ по факту. Я, любезный Кавелинъ, пишу къ вамъ это не для того, чтобы поднимать старыя дрязги, даже не изъ желанія, какъ говорится, помочь дѣлу, но только для того, чтобы показать и доказать вамъ, что я вовсе не такой человѣкъ, которому что войдетъ въ голову, такъ гвоздемъ не выколотишь, который не умѣетъ влѣзть ни на минуту въ чужую кожу и посмотрѣть на дѣло глазами людей, которые это дѣло видятъ иначе, и съ которымъ, слѣдовательно, необходимы умолчанія, обходы и т. п. Мнѣ эта исторія обошлась дорого. Если я ее, болѣзнь и потерю ребенка выдержалъ прошлою осенью, зимою и весною, это доказываетъ, что, несмотря на мою слабость, я физически живущъ страшно. Вы мнѣ повѣрите, если я вамъ скажу, что посягательство на мои личные, матеріальные интересы слишкомъ мало на меня дѣйствовало, и то въ началѣ только исторіи, и что я страдалъ больше за него. Я долженъ вамъ дознаться, что до сихъ поръ я чувствую, что мнѣ съ нимъ не такъ тепло и легко, какъ было до этой исторіи. Вообще, по причинѣ ея, все начало Современника какое-то неблагодатное, что-то нетвердое и шаткое видѣлось въ самыхъ успѣхахъ его, чуялось, что не таковы бы еще были его успѣхи, еслибъ раздѣленіе и охлажденіе и" проникли туда, гдѣ все зависѣло отъ единодушія и общаго одушевленія. Въ первой уже книжкѣ Отечественныхъ Записокъ была ваша статья, это продолжалось и потомъ, а это было куда нехорошо для новаго журнала! Я признаюсь, у меня недоставало духа взглянуть на дѣло прямо. Да и то сказать: болѣнъ, близокъ въ смерти, безъ средствъ, я долженъ былъ, волею или неволею, ухватиться за Современникъ, какъ за надежду и за спасеніе. Вотъ вамъ моя исповѣдь, послѣ которой вы должны вполнѣ понять меня въ отношеніи къ извѣстному вопросу. Больше объ этомъ чтобъ не было и рѣчи. Покажите это мое письмо (или только эти строки) только Грановскому, такъ какъ это дѣло больше всѣхъ касается только васъ двоихъ, да и письмо мое къ Боткину писалось преимущественно объ васъ и для васъ двоихъ. Я о немъ очень жалѣю, что написалъ его, особенно о той выходкѣ, которая оскорбила васъ; признаюсь, она была неумѣстна и неловка. Я опять-таки повторяю, что вы ее не совсѣмъ такъ поняли, но я вижу, что иначе понять вамъ было бы мудрено. Забудьте ее, я прошу объ этомъ васъ и Грановскаго именемъ тѣхъ симпатій и убѣжденій, которыя соединяютъ насъ; а доказать мнѣ, что вы забыли ее, вы можете только тѣмъ, что опять возьметесь хлопотать въ томъ же духѣ насчетъ извѣстныхъ статей. Самый разсчетъ запрещаетъ теперь намъ хотя малѣйшее ограниченіе въ расходахъ, напротивъ, требуетъ еще большей готовности на большія издержки, несмотря на то, что и нынѣшній годъ можетъ принести опять убытки.
   Принимаясь за это письмо, я перечелъ снова ваше, и хочу, ужъ заразъ, еще кое-что сказать по его поводу, въ дополненіе моего прежняго отвѣта. Вы спрашиваете: "Представляетъ ли современная русская жизнь такую другую сторону, которая, будучи художественно воспроизведена, представила бы намъ положительную сторону нашей народной физіономіи?" -- и видите съ моей стороны уступку славянофиламъ въ утвердительномъ моемъ отвѣтѣ. Но, несмотря на него, я и не думалъ съ ними соглашаться, по причинамъ, изложеннымъ въ вашемъ письмѣ я съ которыми я всегда былъ вполнѣ согласенъ. Но поймите, что, въ отношеніи къ этому вопросу, въ печати необходимо или обходить его, или рѣшать утвердительно. Но этотъ вопросъ многими поставляется проще, т.-е. многіе, не видя въ сочиненіяхъ Гоголя и натуральной школы такъ называемыхъ "благородныхъ лицъ", а все плутовъ или плутишекъ, приписываютъ это будто бы оскорбительному понятію о Россіи, что въ ней-де честныхъ, благородныхъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, умныхъ людей быть не можетъ. Это обвиненіе нелѣпое, и его-то старался я и буду стараться отстранять. Что хорошіе люди есть вездѣ, объ этомъ и говорить нечего, что ихъ на Руси, по сущности народа русскаго, должно быть гораздо больше, нежели какъ думаютъ сами славянофилы (т.-е. истинно-хорошихъ людей, а не мелодраматическихъ героевъ), и что, наконецъ, Русь есть по преимуществу страна крайностей и чудныхъ, странныхъ, непонятныхъ исключеній,-- все это для меня аксіома, какъ 2X2=4. Но вотъ горе-то: литература, все-таки, не можетъ пользоваться этими хорошими людьми, не впадая въ идеализацію, въ реторику и мелодраму, т.-е. не можетъ представлять ихъ художественно такими, какъ они есть на самомъ дѣлѣ, по той простой причинѣ, что ихъ тогда не пропуститъ цензурная таможня. А почему? Потому именно, что въ нихъ человѣческое въ прямомъ противорѣчіи съ тою общественною средой, въ которой они живутъ. Мало того, хорошій человѣкъ на Руси можетъ быть иногда героемъ добра, въ полномъ смыслѣ слова, но это не мѣшаетъ ему быть съ другихъ сторонъ гоголевскимъ лицомъ: честенъ и правдивъ, готовъ за правду на пытку, на колесо, но невѣжда, колотитъ жену, варваръ съ дѣтьми и т. д. Это потому, что все хорошее въ немъ есть даръ природы, есть чисто-человѣческое, которымъ онъ нисколько не обязанъ ни воспитанію, ни преданію,-- словомъ, средѣ, въ которой родился, живетъ и долженъ умереть; потому, наконецъ, что подъ нимъ нѣтъ terrain, а какъ вы говорите справедливо -- не пловучее море, а огромное стекло. Вотъ, наприм., честный секретарь уѣзднаго суда. Писатель реторической школы, сообразивъ его гражданскіе и юридическіе подвиги, кончитъ тѣмъ, что за его добродѣтель онъ получаетъ большой чинъ и дѣлается губернаторомъ, а тамъ и сенаторомъ. Это цензура пропуститъ со всею охотой, какими негодяями ни былъ бы обставленъ этотъ идеальный герой повѣсти, ибо онъ одинъ выкупаетъ съ лихвою наши общественные недостатки. Но писатель натуральной школы, для котораго все(го) дороже истина, подъ конецъ повѣсти представитъ, что героя опутали со всѣхъ сторонъ и запутали, засудили, отрѣшили съ безчестіемъ отъ мѣста, которое онъ портилъ, и пустили съ семьею по міру, если не сослали въ Сибирь, а общество наградило его за добродѣтель справедливости и неподкупности эпитетами безпокойнаго человѣка, ябедника, разбойника и пр. и пр. Изобразитъ ли писатель реторической школы доблестнаго губернатора, онъ представитъ удивительную картину преобразованной кореннымъ образомъ и доведенной до послѣднихъ крайностей благоденствія губерніи. Натуралистъ же представитъ, что этотъ дѣйствительно благонамѣренный, умный, знающій, благородный и талантливый губернаторъ видитъ, наконецъ, съ удивленіемъ и ужасомъ, что не исправилъ дѣла, а только еще больше испортилъ его, и что, покоряясь невидимой силѣ вещей, онъ долженъ себя считать счастливымъ, что по своему крупному чину, вмѣстѣ съ породой и богатствомъ, онъ не могъ покончить точь-въ-точь какъ вышеупомянутый секретарь уѣзднаго суда. Кто-жь будетъ пропускать такія по вѣсти? Во всякомъ обществѣ есть солидарность, въ нашемъ страшная, она основывается на пословицѣ: съ волками надо выть поволчьи. Теперь вы видите ясно, какъ я понимаю этотъ вопросъ и почему рѣшаю его не такъ, какъ бы слѣдовало.
   И такъ, вы видите, что я вполнѣ и во всемъ согласенъ съ вами. Найдутся, впрочемъ, и несогласія, но не въ мысляхъ, а въ оттѣнкахъ мыслей, о чемъ писать скучно. Говоря, что Гоголь изображаетъ не пошлецовъ, а человѣка вообще, я имѣю въ виду отстоять отъ его враговъ сущность его художественнаго таланта. Съ этой стороны и вы не совсѣмъ правы, видя въ немъ только комика. Его Бульба и разныя отдѣльныя черты, разсѣянныя въ его сочиненіяхъ, доказываютъ, что онъ столько же трагикъ, сколько и комикъ, но что отдѣльно тѣмъ или другимъ онъ рѣдко бываетъ въ отдѣльномъ произведеніи, но чаще всего слитно тѣмъ и другимъ. Комизмъ -- слово узкое для выраженія гоголевскаго таланта. У него и комизмъ-то выше того, что мы привыкли называть комизмомъ. Что касается добродѣтелей Собакевича и Коробочки, вы опять не поняли моей цѣли; а я совершенно съ вами согласенъ. У насъ всѣ думаютъ, что если кто, сидя въ театрѣ, отъ души гнушается лицами въ Ревизорѣ, тотъ уже не имѣетъ ничего общаго съ ними, и я хотѣлъ замѣтить, съ одной стороны, что самые лучшіе изъ насъ не чужды недостатковъ этихъ чудищъ, а съ другой, что эти чудища -- не людоѣды же. А вы правы, что собственно въ нихъ нѣтъ ни пороковъ, ни добродѣтелей. Ботъ почему заранѣе чувствую тоску при мысля, что мнѣ надо будетъ писать о Гоголѣ, можетъ быть, на одну статью, чтобы сказать о немъ мое послѣднее слово: надо будетъ говорить многое не такъ, какъ думаешь. Въ этомъ отношеніи писать о Лермонтовѣ гораздо легче. Что между Гоголемъ и натуральною школой цѣлая бездна; но, все-таки, она идетъ отъ него, онъ отецъ ея, онъ не только далъ ей форму, но и указалъ на содержаніе. Послѣднимъ она воспользовалась не лучше его (куда ей въ этомъ бороться съ нимъ!), а только сознательнѣе. Что онъ дѣйствовалъ безсознательно,-- это очевидно, но Коршъ больше чѣмъ правъ, говоря, что всѣ геніи такъ дѣйствуютъ. Я отъ этой мысли года три назадъ съ ума сходилъ, а теперь она для меня аксіома, безъ исключеній. Петръ Великій -- не исключеніе. Онъ былъ домостроитель, хозяинъ государства, на все смотрѣлъ съ утилитарной точки зрѣнія. Онъ хотѣлъ сдѣлать изъ Россіи нѣчто вродѣ Голландіи и построилъ было Петербургъ-Амстердамъ. Но то ли только вышло или должно выйти изъ его реформы? Геній -- инстинктъ, а потому и откровеніе г броситъ въ міръ мысль и оплодотворитъ ею его будущее, самъ не зная, что сдѣлалъ, и думая сдѣлать совсѣмъ не то! Сознательно дѣйствуетъ талантъ, но за то онъ кастратъ, безплоденъ; своего ничего не родитъ, но за то лелѣетъ, ростить и крѣпитъ дѣтей генія. Посмотрите на Жоржъ-Сандъ въ тѣхъ ея романахъ, гдѣ рисуетъ она свой идеалъ общества: читая ихъ, думаешь читать переписку Гоголя. но довольно объ этомъ.
   Статья ваша о Соловьевѣ дѣльна, и я читалъ ее съ наслажденіемъ. У васъ вездѣ мысль, и всегда одна и та же, отъ этого въ самыхъ сухихъ матеріяхъ вы живы и литературны. Продолжайте ваше дѣло. Кстати: вамъ вѣрно будетъ досадно, что статья ваша не вся напечатана въ 12 No. Что дѣлать, сами виноваты {Рѣчь идетъ объ упомянутой выше статьѣ Кавелина по поводу книги Соловьева: Объ отношеніи князей Рюрикова рода.} Но объ этомъ я много говорилъ Ботвину. Что это дѣлается съ Погодинымъ? Что за слухи? Ничего не понимаю. Онъ с....., но уменъ, очень уменъ, даже безъ сравненія съ славянофилами, которые умомъ всѣ очень богаты. А, впрочемъ, чѣмъ онъ умнѣе, тѣмъ отвратительнѣе, потому что лицемѣръ.
   Отвѣчайте мнѣ ради Аллаха, что вы думаете насчетъ моего предложенія -- обозрѣть вкратцѣ литературную дѣятельность по части русской исторіи за нынѣшній годъ? Не стѣсняйте себя ни малѣйше, если не имѣете времени или даже просто охоты. Обойтись безъ этого можно; скажу просто, что объ этомъ въ Современникѣ отдавались постоянные и подробные отчеты -- и дѣло съ концомъ. Только увѣдомьте, чтобъ я уже зналъ чего держаться. Да забылъ я въ письмѣ къ Ботвину спросить: на старой ли квартирѣ (въ Доброй Слободкѣ) живетъ Галаховъ {А. Д. Галаховъ -- составитель хрестоматій и авторъ цѣлаго ряда капитальныхъ монографій по исторіи русской литературы и курса исторіи русской словесности. Въ то время онъ былъ ревностнымъ сотрудникомъ Отеч. Запис.}; я писалъ къ нему туда со вложеніемъ письма къ Кудрявцеву {Профессоръ всеобщей исторіи въ Московскомъ университетѣ, преемникъ по каѳедрѣ Грановскаго, въ то время только что возвратившійся изъ-за границы.} и отвѣта не получилъ. Прощайте.

Вашъ В. Бѣлинскій.

   

II.
H. В. Калачовъ.

(Р. 26 мая 1819 г., ум. 35 окт. 1885 г.).

   Ученая дѣятельность академика и сенатора H. В. Калачова хорошо извѣстна и памятна всѣмъ спеціалистамъ по русской исторіи и исторіи русскаго права, особенно за послѣднее время, когда она исключительно была посвящена русской археографіи к организаціи изученія этой отрасли источниковѣдѣнія русской исторіи. Основаніе и первоначальное устройство въ Москвѣ новаго архива министерства юстиціи, превосходящаго многія изъ лучшихъ архивныхъ помѣщеній въ Западной Европѣ, учрежденіе въ Петербургѣ, въ январѣ 1878 г., археологическаго института и вслѣдъ затѣмъ насажденіе въ провинціяхъ ученыхъ архивныхъ коммиссій и при нихъ историческихъ архивовъ,-- таковы несомнѣнныя заслуги Н.В. Калачова на поприщѣ изученія русской исторіи.
   Въ 1840 г. Н. В. Калачовъ окончилъ курсъ въ Московскомъ университетѣ кандидатомъ правъ, въ 1843 г. выдержалъ тамъ же магистерскій экзаменъ, а въ 1846 г. защитилъ диссертацію о Русской Правдѣ. К. Д. Кавелинъ былъ главнымъ оппонентомъ на диспутѣ Калачова и представилъ въ факультетъ весьма лестный отзывъ о его диссертаціи, который въ томъ же году былъ напечатанъ въ Отечественныхъ Запискахъ въ видѣ рецензіи {Сочиненія Кавелина, т. II, стр. 98--110.}.
   По характеру ума к образу мыслей, Калачовъ былъ діаметрально-противуположенъ Кавелину. Калачовъ не имѣлъ того философски-синтетическаго склада мысли, какимъ по попреимуществу отличался Кавелинъ; онъ тщательно изслѣдовалъ источники и факты древне-русской жизни и избѣгалъ обобщеній и теоретическихъ построеній въ исторіи, а по общественно-политическимъ воззрѣніямъ болѣе склонялся къ направленію славянофильскому и былъ усерднымъ вкладчикомъ въ Москвитянинѣ, съ которымъ полемизировалъ Кавелинъ. Тѣмъ не менѣе, Кавелинъ высоко ставилъ ученыя достоинства Калачова и когда, по семейнымъ неладамъ съ профессоромъ Крыловымъ, вынужденъ былъ оставить въ 1848 г. службу въ Московскомъ университетѣ, то указалъ на Калачова, какъ на достойнаго себѣ преемянка по каѳедрѣ исторіи русскаго права.
   Калачовъ профессорствовалъ въ Московскомъ университетѣ четыре гола, до 1852 г. Къ этимъ-то годамъ и относятся его письма къ Кавелину, печатаемыя ниже. Въ 1848 г. H. В. Калачовъ задумалъ издавать въ Москвѣ ученый сборникъ: Архивъ историко-юридическихъ свѣдѣній, относящихся до Россіи. Первая книга Архива вышла въ февралѣ 1850 г., вторая, въ двухъ частяхъ, въ 1854--1855 г., а послѣдняя, третья, въ 1861 г. Въ первой книгѣ Архива помѣщена небольшая замѣтка К. Д. Кавелина: Нѣсколько словъ о примѣтахъ, а по выходѣ этой книги Кавелинъ помѣстилъ въ Отеч. Зап. большую на нее рецензію {Сочиненія Кавелина, т. III, стр. 178--202.}. Въ этой рецензіи онъ съ увлеченіемъ привѣтствуетъ изданіе H. В. Калачова, на справедливости называя его "капитальнымъ пріобрѣтеніемъ для русской исторической литературы" и заявляя, что "имя издателя", его знанія, его историческіе труды заранѣе (еще при первомъ слухѣ о замыслѣ г. Калачова) ручались уже за достоинство и интересъ Сборника.

-----

26 декабря 1849 г. (Москва).

Любезнѣйшій Константинъ Дмитріевичъ!

   Ваше письмо, въ отвѣтъ на мое объ издаваемомъ мною Сборникѣ, меня, признаюсь откровенно, и обрадовало, и опечалило. Я не могъ не порадоваться вашему теплому участію къ замышленному мною дѣлу и готовности содѣйствовать ему вашими собственными трудами; но всего болѣе порадовался я вашей настоящей дѣятельности въ географическомъ обществѣ, о которой мы, москвичи, уже нѣсколько мѣсяцевъ какъ слышимъ и которой, разумѣется, вполнѣ сочувствуютъ всѣ, кто только васъ знаетъ {О дѣятельности К. Д. Кавелина въ географическомъ обществѣ, въ которомъ онъ преслѣдовалъ двѣ цѣли: ученою -- историко-географическую и практическую -- знакомство съ бытомъ крѣпостныхъ крестьянъ для подготовленія ихъ освобожденія, я уже имѣлъ случаѣ говорить на страницахъ Русск. Стар. въ предисловіи къ тремъ неизданнымъ монографіямъ Кавелина по крестьянскому вопросу (см. Русск. Стар. 1887 г., т. LIII, стр. 437--439).}. Но я упалъ духомъ, какъ прочиталъ ваше письмо до конца, пришелъ къ мысли, что, можетъ быть, недостатокъ времени не позволитъ вамъ участвовать въ первой книжкѣ Архива. Еслибъ вы знали, какъ мнѣ дорого это участіе, какъ много я его цѣню, и не только я, но всѣ, занимающіеся наукой, то, вѣрно, посвятили бы мнѣ денекъ-другой, чтобы составить хотя маленькую статейку въ доказательство, что и вы сочувствуете моему изданію, а эта какъ нельзя болѣе важно для успѣха моего Сборника въ публикѣ. Охотно поэтому откладываю ожиданіе отъ васъ статьи еще на двѣ недѣли, т.-е. до 12 генваря 1850 г. и даже, пожалуй, еще сверхъ того дня на два, на три. Для того же, чтобы вы не представляли себѣ несбыточнымъ выступить въ моемъ Архивѣ съ цѣлымъ изслѣдованіемъ, я вамъ замѣчу, что честь помѣстить въ немъ такое ваше изслѣдованіе (еслибъ вы на это согласились) я предоставляю себѣ на вторую книжку; теперь, кромѣ того, что недостатокъ времени не позволитъ этого сдѣлать, я не могъ бы напечатать большой статьи и по недостатку мѣста. Касательно же выбора, я долженъ вамъ замѣтить, что всякая ваша статья, какого бы рода она ни была, можетъ, вслѣдствіе новаго составленнаго мною отдѣла (о которомъ я вамъ прежде не писалъ), получить мѣсто въ моемъ Архивѣ. Этотъ отдѣлъ будетъ нѣчто вродѣ журнальной смѣси, подъ названіемъ: Замѣчанія, указанія и новости, касающіяся до объясненія древняго быта Россіи. Помѣстятся здѣсь на первый разъ статьи: Аѳанасьева -- о домовомъ, Буслаева -- о громовникѣ, Бѣляева -- объ одномъ Сборникѣ, Забѣлина -- объ одномъ хронографѣ, Филимонова -- о древней въ Россіи портретной живописи, моя -- замѣтка о сошномъ письмѣ и проч. Изъ этого вы видите, что почти все (если вспомните еще отдѣлъ, назначаемый для Словаря), что бы вамъ ни вздумалось написать, можетъ взойти въ мой Сборникъ. Если же я прежде не писалъ къ вамъ объ этомъ, то потому только, что я затѣваю многое, а удается не все; слѣдовательно, вы могли бы до сихъ поръ (когда дѣло почти уже сдѣлано) принять это за мечту. Вы знаете, какъ давно я уже мечтаю объ изданіи такого Сборника; лѣтомъ, бывши въ деревцѣ, я къ вамъ писалъ объ немъ съ надеждой, но только теперь могу говорить объ этомъ, какъ о предпріятіи почти уже совершенно исполненномъ. Этимъ я и отдаюсь теперь въ ваши руки, и надѣюсь, что вы осчастливите мой Сборникъ вашимъ вкладомъ или, какъ вы называете, "скромною лептой".
   Передайте мою глубокую благодарность Владиміру Алексѣевичу Милютину. Съ радостью готовъ принять его указатель къ Библіотекѣ для Чтенія, котораго составленіе я еще не поручалъ никому. Во 2-й книжкѣ Сборника онъ можетъ быть помѣщенъ,-- въ первомъ томѣ нѣтъ болѣе мѣста, потому что указатель Сѣвернаго Архива и книгъ 1848 г. занимаетъ до 8 листовъ.
   Теперь насчетъ Каченовскаго {Кавелинъ высоко ставилъ ученыя заслуги извѣстнаго профессора и ректора Московскаго университета М. Т. Каченовскаго (р. 1775 г., ум. 1842 г.), основателя такъ называемой скептической школы въ русской исторіи. Кавелинъ указалъ на ученыя заслуги Каченовскаго въ своей рецензіи на Изслѣдованія, замѣчанія и лекціи Погодина (Сочиненія Кавелина, т. III, стр. 151--158, 190--196), чѣмъ задѣлъ особенно за живое Погодина, враждовавшаго, какъ извѣстно, противъ скептической школа. Изъ настоящаго письма H. В. Калачова видно, что Кавелинъ думалъ заняться подробнымъ изслѣдованіемъ дѣятельности Каченовскаго.}. На насъ лежитъ священный долгъ отдать ему должную честь. Въ Москвѣ къ нему еще слишкомъ холодны; въ послѣднемъ засѣданіи общ. ист. и древн. я было заговорилъ объ его біографіи,-- никто не отозвался. Благо вамъ, что вы можете соединить отчетъ объ его дѣятельности съ критическою статьей на его послѣдній трудъ; я увѣренъ, вы отдадите ему все слѣдующее и вашимъ словамъ публика, конечно, повѣритъ побольше, чѣмъ всякому другому. Вотъ почему я бы радъ былъ служить вамъ всѣмъ, чѣмъ могу, но, къ сожалѣнію, объ Каченовскомъ у меня очень мало библіографическихъ свѣдѣній. Пошлю сегодня же къ Перевлѣсскому {Петръ Мироновичъ Перевлѣсскій (ум. 8 сент. 1866 г.), извѣстный авторъ русской и церковно-славянской грамматики и издатель избранныхъ сочиненій русскихъ авторовъ, былъ знатокомъ русской библіографіи.}, который собираетъ матеріалы біографій: если онъ доставитъ мнѣ что-нибудь особенное, тотчасъ же вамъ перешлю. Пока же вотъ все, что могу сказать.
   Возьмите Роспись россійскимъ книгамъ Смирдина. Тамъ въ указателѣ авторовъ вы найдете ссылку едва ли не на всѣ болѣе замѣчательныя изданія Каченовскаго. Потомъ, чтобы познакомиться полнѣе съ его взглядомъ на исторію, переберите всѣ статьи по русской исторіи, напечатанныя въ Ученыхъ Запискахъ Московскаго университета. Онѣ написаны почти исключительно подъ его вліяніемъ, какъ сознается самъ Каченовскій и даже въ указаніяхъ подъ этими статьями. Наконецъ, издававшійся въ послѣднѣе время Каченовскимъ Вѣстникѣ Европы въ 1808 г. и въ 1811 г. до 1830 г. укажетъ вамъ на всѣ его мысли, убѣжденія и, сверхъ того, познакомитъ васъ съ его журнальною дѣятельностью, его статьями по этой части и разными предпріятіями. Къ сожалѣнію, указатель на его статьи, помѣщенныя въ Вѣстникѣ Европы, у меня не оконченъ, а то я бы вамъ его доставилъ {Указатель къ Вѣстнику Европы (1802--1830 гг.), выходившему съ 1816 по 1830 г. включительно подъ редакціей Каченовскаго, составленъ М. П. Полуденскимъ лишь въ концѣ 1850-хъ годовъ и напечатанъ въ Чтеніяхъ моск. общ. ист. и др. рос. за 1860 годъ (отд. изд. Москва, 1861 г.).}. Если дѣло не къ спѣху, можетъ быть, я еще буду въ состояніи служить вамъ. Другія замѣтки и отчасти касающіяся до служебной дѣятельности Каченовскаго вы найдете въ Трудахъ моск. общ. ист. и древн. (особенно въ лѣтописяхъ) и въ Москвитянинѣ (если не ошибаюсь) за 1842 г., гдѣ напечатана біографія его, составленная И. И. Давыдовымъ, и извѣстія о немъ Погодина {Біографія Каченовскаго, написанная И. И. Давыдовымъ, помѣщена не въ Москвитянинѣ, а въ Рѣчахъ и отчетѣ о состояніи Московск. университета за 1842 г. Некрологъ Каченовскаго, написанный Погодинымъ, помѣщенъ въ Москвитянинѣ 1842 г., No V, стр. 208--210.}. Знаю я тоже изъ личныхъ отзывовъ многихъ знакомыхъ Каченовскаго, что онъ отличался чрезвычайною честностью, благородствомъ души и прямотою; литературными трудами и службой нажилъ себѣ въ Москвѣ домъ тысячъ въ 5 сер.-- едва ли не все имущество, оставленное имъ, кромѣ книгъ, дѣтямъ, былъ женатъ на нѣмкѣ, имѣлъ 2 сына и одну дочь, уже взрослыхъ, и отличался строгимъ финальнымъ исполненіемъ обязанностей. Въ семейной жизни былъ кротокъ и добродушенъ и любилъ лѣтомъ съ пріятелями бесѣдовать въ саду, который находился при его домѣ.
   Прощайте пока, любезный и почтенный Константинъ Дмитріевичъ. Крѣпко на васъ надѣюсь и остаюсь весь вашъ

Н. Калачовъ.

   Заняться перечнемъ всѣхъ статей Каченовскаго и статей, написанныхъ подъ его вліяніемъ, мнѣ теперь самому до 10 генваря рѣшительно некогда,-- я теперь связанъ вполнѣ программой лекцій, которую начинаю только сегодня. Если же хотите, чтобы я составилъ вамъ этотъ перечень, то повремените хоть до 15 генваря 1850 г. Тогда я буду немного посвободнѣе и съ удовольствіемъ исполню ваше желаніе.

-----

1860 г. апрѣля 1 (Москва).

   Любезнѣйшій Константинъ Дмитріевичъ!
   По пріѣздѣ изъ Петербурга я не благодарилъ васъ письменно за вашъ радушный пріемъ и расположеніе ко мнѣ, но, признаюсь, не считалъ это неумнымъ, ибо надѣюсь, что и безъ того вы знаете, какъ я васъ глубоко уважаю, люблю и какъ многимъ я вамъ постоянно обязанъ.
   Вчера былъ, наконецъ, диспутъ Павлова {П. В. Павловъ, въ настоящее время орд. проф. по каѳедрѣ исторіи теоріи искусствъ въ Кіевскомъ университетѣ, пріобрѣлъ въ 1845 г. степень магистра греческой словесности въ Петербургскомъ университетѣ, а 31 марта 1850 г. защитилъ въ Московскомъ университетѣ на степень доктора историческихъ наукъ диссертацію Объ историческомъ значеніи царствованія Бориса Годунова (1-е изд. Москва, 1849 г., 2-е -- Спб., 1863 г.). Съ 1847 по 1859 г. включительно П. В. Павловъ занималъ въ Кіевскомъ университетѣ каѳедру русской исторіи.}. Онъ, какъ и слѣдовало ожидать, несмотря на удивительную скромность Павлову, былъ, все-таки, блестящій. Но что смутило Павлова -- это то, что Соловьевъ, очень долго нападая въ его диссертаціи на мелочи, не сказалъ ему ни одного лестнаго слова, никакого привѣтствія, боясь, какъ онъ выразился послѣ, хвалить самого себя. Онъ въ самомъ дѣлѣ, кажется, убѣжденъ, что если что-нибудь и есть у Павлова дѣльнаго, то только то, что можно найти и въ его сочиненіяхъ, на которыхъ, между прочимъ, Павловъ-основывался. Бодянскій {О. М. Бодянскій (р. 1808 г., ум. 1877 г.), извѣстный профессоръ славянскихъ нарѣчій въ Моск. университетѣ, одинъ изъ основателей на Руси науки славяновѣдѣнія и знатокъ славянской и русской исторіи, бывшій редакторомъ Чтеній моск. общ. ист. и др. росс. въ теченіе почти 30 лѣтъ.} и я почли долгомъ сказать послѣ этого, что Павловъ пошелъ дальше своихъ предшественниковъ, указавъ на новый стороны въ жизни русскаго народа, которыя до сихъ поръ или не были предметомъ особыхъ изслѣдованій, или оставлены были безъ вниманія. Павлова очень огорчило невниманіе къ нему Соловьева, тѣмъ болѣе, что Соловьевъ хочетъ писать рецензію {Рецензіи этой, кажется, не появлялось. По крайней мѣрѣ, ея нѣтъ къ спискѣ сочиненій, приложенномъ къ Сочиненіямъ С. М. Соловьева, изданнымъ въ Спб. въ 1842 г. Въ Современникѣ 1850 г. была помѣщена рецензія на книгу Павлова безъ подписи имени автора. Не писана ли она С. М. Соловьевымъ?}, и въ этой рецензіи, какъ думаетъ Павловъ, опять будетъ нападать на мелочи, оставляя безъ обсужденія то, чѣмъ онъ особенно дорожитъ, т.-е. взглядъ Павлова на междуцарствіе и послѣдующую эпоху до Петра В.
   Вотъ почему, я думаю, было бы полезно обратить вамъ ваше вниманіе на диссертацію Павлова, написавъ объ ней рецензію съ свойственнымъ вамъ безпристрастіемъ и умѣньемъ отдавать каждому должное {Кавелинъ помѣстилъ въ Отеч. Зап. 1850 г. весьма лестную для П. В. Павлова рецензію на его книгу, привѣтствуя молодаго ученаго за его несомнѣнный историческій талантъ и вполнѣ научные пріемы изслѣдованія, причемъ не замедлилъ еще разъ задѣть Погодина по поводу напечатанной имъ рецензіи на книгу Павлова въ No 8 Москвитянина за 1850 г. (см. Сочиненія Кавелина, т. III, стр. 247--276).}. Его бы это очень утѣшило, а для науки такая рецензія ваша была бы, безъ сомнѣнія, огромною услугой. Я думаю сказать также нѣсколько словъ о книгѣ Павлова въ Москвитянинѣ, если Погодинъ приметъ мою рецензію {Рецензіи H. В. Калачова не появлялось въ Москвитянинѣ. Въ этомъ журналѣ была лишь напечатана рецензія Погодина, о которой сказано выше.}.
   Вотъ уже другая недѣля, какъ я занимаюсь выписками для васъ матеріаловъ для статьи о Качеповскомъ. Я почти уже отдѣлалъ Ученыя Записки Моск. унив. и на-дняхъ вышлю вамъ эти извлеченія. Если вы ими будете довольны (а извлечено-таки довольно), я постараюсь отдѣлать поскорѣе и остальныя изданія, гдѣ встрѣчаются или статьи Каченовскаго, или статьи, возбужденныя его скептическимъ направленіемъ.
   Въ Москвѣ Максимовичъ {М. А. Максимовичъ (р. 1804 г., ум. 1873 г.), высоко-даровитый ученый въ областяхъ естествознанія, языкознанія, русской исторіи, словесности и этнографіи, профессоръ Московскаго и ректоръ Кіевскаго университетовъ, издалъ въ Москвѣ въ 1850 году третью книгу своего учено-литературнаго сборника Кіевлянинъ, первыя двѣ книги котораго вышли въ Кіевѣ въ 1840 и 1841 гг.} издаетъ 3-й томъ своего Кіевлянина. Статей у него собрано много, и нѣкоторыя любопытныя. Это будетъ, кажется, нѣчто вродѣ моего Архива. Между прочимъ, статья Соловьева о правительственныхъ распоряженіяхъ Ольги. Я. обѣщалъ статью о смердахъ, только не знаю, поспѣетъ ли она. Не знаете ли вы какихъ особыхъ источниковъ, которые бы сюда относились, т.-е. прямо или косвенно указывали на значеніе смердовъ (кромѣ Русской Правды и лѣтописей)?
   Прощайте пока. Мое глубое почтеніе Антонинѣ Ѳедоровнѣ {Жена К. Д. Кавелина.}, поклонъ Егунову {А. Н. Егуновъ, слушатель Кавелина, впослѣдствіи авторъ ученыхъ статей по русской статистикѣ и исторіи русской торговли и промышленности. Его студенческая работа по исторіи древнѣйшей русской торговли была напечатана, по всей вѣроятности, благодаря посредничеству Кавелина, въ Современникѣ 1848 г., т. X, стр. 113--146; т. XI, стр. 1--38, 87--134.} и поцѣлуй вашему Митѣ {Сынъ Кавелина.}.

Весь вашъ Н. Калачовъ.

   Вчера былъ у меня Побѣдоносцевъ (Константинъ Петровичъ). Мы много объ васъ говорили; онъ очень васъ любитъ и уважаетъ.
   Я не успѣлъ отправить этого письма въ тотъ день, когда написалъ его. Послѣ того я видѣлся съ Соловьевымъ и онъ сказалъ мнѣ, что точно пишетъ рецензію въ Отеч. Зап. и въ ней сдѣлаетъ о Павловѣ вообще хорошій отзывъ, но въ чемъ будетъ состоять этотъ отзывъ, не сказалъ. На всякій случай я считаю нужнымъ прибавить это вамъ для свѣдѣнія.
   

III.
А. Н. Аѳанасьевъ.

(Р. 21 іюля 1826, ум. 23 сент. 1871 г.)

   Кандидатъ правъ Московскаго университета, Аѳанасьевъ еще на студенческой скамьѣ началъ заниматься изученіемъ религіознаго, домашняго и общественнаго быта русскаго народа. Хотя въ его этнографическихъ трудахъ ученый спеціалистъ и найдетъ въ настоящее время неизбѣжные слѣды диллетантизма и чрезмѣрнаго увлеченія западно-европейскими авторитетами, тѣмъ не менѣе, 3 тома его Поэтическихъ воззрѣніи славянъ на природу (Москва, 1865--1869 гг.), сборникъ и переработка его журнальныхъ статей по славяно-русской миѳологіи и послѣднее изданіе Народныхъ русскихъ сказокъ (4 тома. Москва, 1873 г.) долго еще будутъ представлять не только важное пособіе, но и необходимый источникъ при изученіи русскаго народнаго быта и религіозно-миѳическихъ вѣрованій славяно-русскихъ племенъ.
   А. Н. Аѳанасьевъ былъ слушателемъ Кавелина и Калачова въ Московскомъ университетѣ и подъ вліяніемъ ихъ обоихъ предался изученію русскаго народнаго быта (онъ окончилъ курсъ въ 1849 г.). Въ интересныхъ воспоминаніяхъ своихъ о Московскомъ университетѣ {Русск. Стар. 1885 г., т. LI, стр. 357-- 394.} Аѳанасьевъ живо передаетъ то впечатлѣніе, которое производилъ на него Кавелинъ. "Я съ нимъ познакомлся еще студентомъ (на 3-мъ курсѣ),-- говорилъ Аѳанасьевъ, съ тѣхъ же поръ, полюбилъ его отъ души. Нашихъ дружескихъ отношеній и взаимнаго уваженія нисколько не поколебали тѣ литературные споры, въ которыхъ каждый изъ насъ горячо стоялъ за свое убѣжденіе. Когда печаталась моя статья Вѣдунъ и Вѣдьма {Напечатана въ альманахѣ Комета, изданномъ H. М. Щепкинымъ въ Москвѣ въ 1851 году, статья Кавелина по поводу этой статьи Аѳанасьева въ Сочиненіяхъ Кавелина, т. IV, стр. 231--246.}, Кавелинъ, уже служившій въ С.-Петербургѣ, пріѣзжалъ оттуда въ Москву. Мы видѣлись и сообща рѣшились спорить откровенно и прямо, не женируясь нашими дружескими отношеніями".
   Печатаемое письмо Аѳанасьева къ Кавелину касается именно этихъ споровъ и относится къ первымъ шагамъ Аѳанасьева на поприщѣ русской миѳографіи. Возраженія Аѳанасьеву Кавелина, на которыя находятся указанія въ этомъ письмѣ, подробно развиты имъ въ рецензіи на статью Аѳанасьева, помѣщенную въ 1 кн. Архива H. В. Калачова {Сочиненія Кавелина, т. III, стр. 173--220.}.

-----

Москва, 1860 г., августа 4.

   Любезный Константинъ Дмитріевичъ, благодарю васъ за письмо, которое заставило меня подумать довольно. Откровенность съ какою вы выразили свои мнѣнія, для меня дорога; я ея и ожидалъ, а не комплиментовъ. И потому еще разъ и отъ души благодарю васъ. Письмо ваше я прочелъ недавно; былъ въ Воронежской губерніи {А. И. Аѳанасьевъ былъ родомъ изъ Воронежской губерніи.}, гдѣ встрѣтилъ нѣсколько порядочныхъ людей изъ разныхъ университетовъ; но жизнь тамъ прескучная. H. В. Каляева уже два мѣсяца не видалъ; онъ уѣхалъ, кажется, въ саратовскую деревню -- и мы здѣсь его ждемъ -- не дождемся.
   Ваши мысли о миѳологіи, высказанныя въ письмѣ, дѣйствительно имѣютъ въ себѣ много простоты и естественности; по мнѣ. кажется, что это при первомъ взглядѣ. Взявши факты въ ихъ совокупности, иной разъ невольно сдѣлаешь другое умозаключеніе.
   Во-1-хъ, за систему г. Соловьева я нисколько не стою и, какъ вы, можетъ быть, догадываетесь, нисколько ей не сочувствую. Но я не вѣрю и той системѣ, которая будетъ построена на томъ положеніи, что никакой системы не было. Я не гонюсь за искуственною и развитою системой и никогда не построю высокоразвитаго славянскаго быта, когда его не было,-- нѣтъ, отъ такой ошибки я далекъ. Младенчество народа и его религіи въ это отдаленное время я вполнѣ признаю; но думаю, что и въ это время могла быть система вѣрованіяхъ, хотя самъ народъ ее и не подозрѣвалъ,-- система простая, условливаемая явленіями внѣшней природы, въ которой есть свой строгій порядокъ, и, притомъ, порядокъ, доступный даже дитяти. Несовмѣстимость тепла и холода, свѣта и тьмы, связь этихъ явленій съ годовымъ движеніемъ солнца и съ развитіемъ или замираніемъ жизни,-- все это доступно первоначальному человѣку въ естественномъ порядкѣ, даваемомъ природою; а этотъ порядокъ и долженъ былъ невольно перейти въ вѣрованія и дать имъ систематичность.
   Bo-2-хъ, вы правы, что естественнѣе представлять умершаго подобнымъ живому человѣку; но неужели первоначальный человѣкъ не видѣлъ, какъ по смерти разрушается тѣло и, слѣдовательно, мертвый лишается своего прежняго образа, какъ скоро его оставляетъ прежняя движущая сила жизни? Сначала трупъ представляетъ вполнѣ того же человѣка, какимъ онъ былъ живой, но нѣтъ въ немъ ни теплоты, ни свѣта въ глазахъ, нѣтъ той силы, которая его двигала и которая улетѣла изъ него въ видѣ огня (по преданіямъ). Вездѣ силой жизни есть огонь, свѣтъ. Вотъ почему фосфорическіе огоньки могильные не вызвали вѣрованія славянъ въ огненную душу (слово душа понимаю здѣсь вовсе не въ христіанскомъ смыслѣ, а какъ силу двигавшую, оживотворявшую прежде трупъ), а только подтвердили наглядно то вѣрованіе славянина, которое вытекло изъ общаго обожанія свѣта и тепла, какъ источниковъ жизни. Потомъ трупъ разрушается -- и это видѣлъ первоначальный человѣкъ и боялся мертвецовъ, потому что представлялъ ихъ въ безобразной формѣ. Когда русалки и какимъ образовъ создались -- это вопросъ, и вопросъ трудный; но не забывайте, что ихъ также представляютъ огоньками (цитаты не ставлю,-- искать долго,-- но это такъ); вспомните, что въ память мертвецовъ жгли солому, а русалокъ называютъ соломенный духъ (бухъ, бухъ,-- соломенный духъ; меня мати породила и проч.). Далѣе, водяной недаромъ имѣетъ столько аналогическаго съ домовымъ, и еще болѣе -- недаромъ онъ называется по всѣмъ повѣрьямъ начальникомъ, управляющимъ русалками. Слѣдовательно, и имя дѣдушки здѣсь требуетъ большаго вниманія. Во всякомъ случаѣ, вопросъ этотъ страшно трудный; но думаю, что представленіе силы, одушевлявшей трупъ, въ видѣ огня, нисколько не искусственно и не противорѣчитъ младенческому взгляду народа.
   Наконецъ, въ-3-хъ, не могу не вѣрить лѣтописи объ олицетвореніяхъ божествъ въ человѣческіе образы. Конечно, религія славянская только было начала переходить на эту степень развитія, какъ и пала; но важно и то, что она начинала. Оставлять ее на низкой ступени развитія я не вижу никакой нужды и никакого права, она и безъ того не далеко развита. Зачѣмъ отнимать у нея то, что есть?
   Прощайте; если бы поговорить съ вами не на письмѣ! Когда мы увидимся съ вами? Благодарю васъ отъ души за память.

Любящій васъ отъ души Александръ Аѳанасьевъ.

   P. S. Егунову передайте мой поклонъ, а равно и вашей женѣ.

"Русская Мысль", кн.I, 1892

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru